К тому моменту, когда я увидела, что линза пошла вверх, лицо у меня наверняка посинело. «Дыши!» — крикнул отец, и я услышала, как его башмаки застучали по ступеням. Я вздохнула, я почувствовала его ладонь на моей руке, почувствовала, как он тащит меня прочь из машины. Он встал на колени на ледяном полу и обнял меня. «Я все видел, — сказал он. — Все». Я начала плакать, а он похлопал меня по спине. Я попыталась обнять его за шею, но отец ласково отодвинул меня от себя, взял за плечи, чтобы заглянуть мне в лицо. «Я видел в тебе вселенную, — сказал он. — Миллионы звезд, а среди них, в центре — звезда, состоящая из звезд, которые светят чистым сиянием, — печать Всемогущего».
Он считал себя ученым, а потому должен был перепроверить свое открытие. Поэтому он попросил меня сосредоточиться на голосе Двойняшек и запомнить, что они скажут мне в следующий раз. Я смогла только кивнуть в ответ. Меня поразила мысль о том, что Бог не только наблюдает за мной — за мной в особенности, — но еще и находится внутри меня в форме раскручивающейся вселенной, сплошь из звезд. Остаток дня я почти ничего не делала — сидела на поломанном диване в кабинете отца и глазела в окно. Позднее, когда мать позвала нас обедать, я почувствовала, как медальон согревает мне грудь, как цепочка покалывает шею, услыхала слабые звуки одинаковых голосов в обоих ушах. Эти слова образовали картину в моей голове. Я увидела большого темного волка, бредущего по берегу озера, с языка у него капала слюна, глаза горели желтым светом.
«Волк!» — выкрикнула я и в тот же момент поняла, что вглядываюсь сквозь окно в сгущающиеся сумерки и вижу, как темная тень удаляется в лес с участка перед нашим домом. Отец повернулся на своем кресле и спросил: «Где?» — «Двойняшки, — ответила я ему, — они показали мне волка. Он идет». В этот момент к дверям кабинета подошла мать и сказала, что обед стынет. Как только она ушла на кухню, отец кивнул, давая мне знать, что понял, а потом приложил палец к губам.
После этого происшествия в кабинете я постоянно видела волка в своих мыслях, и если уж говорить по правде, время от времени он до сих пор мелькает на границе моего сознания. Я стала бояться играть в лесу, хотя всегда делала это раньше. Теперь я, когда играла, держалась поближе к дому, но одним ухом всегда прислушивалась — не приближается ли волк. Прошло два дня, но он так и не материализовался, — правда, мой отец на всякий случай держал ружье заряженным. Я думала, что он не хочет говорить об этом матери, но отец, видимо, опасался за нее и на следующий день за обедом велел ей остерегаться волков. «Сейчас у них сезон, — сказал он. — Сейчас у них сезон». Моя мать усмехнулась и ответила: «Какой такой сезон? Мы за четыре года не видели тут ни одного волка». Однако с того времени она проявляла некоторое нервное возбуждение.
На третий день после моего так называемого предсказания наша маленькая семья сидела в гостиной. Все читали при свете лампы. Я до сих пор помню, что в ту зиму читала собрание сказок, купленных отцом в Нью-Йорке прошлым летом. Когда мне пришло время ложиться спать, я услышала шум перед домом, словно кто-то шел по снежному насту. Я поднялась с пола, и в этот же момент встал со своего кресла отец. Он пошел в кабинет и принес ружье. «Убери его, — сказала мать. — Покалечишь еще кого-нибудь». Он не обратил внимания на ее слова, засовывая ноги в расшнурованные ботинки. Мать буквально вспорхнула со своего кресла и встала между ним и дверью. Ее поведение и накал чувств испугали меня не меньше того, что могло находиться за дверью. Отец мягко отодвинул ее в сторону и снял засов.
Пока его не было в доме, прошло несколько напряженных минут. Я ждала рычания или звука выстрела, но ни того ни другого не последовало. Когда отец вернулся в дом, он был очень спокоен — так же спокоен, как в своем кабинете, размышляя о тайнах снежных кристаллов. «Ты видел волка?» — спросила я, когда он вернулся, спрятал ружье и сел на свое место. «Я видел следы, — сказал он. — Крупный зверь». Потом меня отослали в постель. На следующий день я искала следы хищника рядом с домом. Снег ночью не шел, и ветра почти не было, так что следы никуда не должны были деться. Но мне удалось найти отпечатки сапог.
На следующий день я сидела в отцовском кабинете, на диване. Отец вдруг повернулся ко мне и сказал: «Лу, сходи-ка к матери, спроси, нет ли у нее бечевки. У меня тут накопились старые записи — нужно их связать». Я пошла исполнять поручение — сначала поискала мать на кухне, потом в спальне. Казалось, ее вообще нет дома. Я надела сапоги и пальто и вышла из дома посмотреть, не пошла ли мать за водой или в туалет. День стоял ясный, немного теплее обычного — первый знак того, что весна не за горами. В обычных местах матери нигде не было, и тогда я пошла в лабораторию. Там — тоже никого. За домом я обнаружила бельевую веревку — на половине ее висела часть свежевыстиранного белья, остаток все еще лежал в плетеной корзинке. Я подошла поближе и увидела уходящие в лес следы материнской обуви. Тут в мои мысли ворвался волк, и я с криком бросилась в дом.
Отец снова взял ружье. Он запретил мне выходить из дома, и я закрыла за ним дверь на засов. Из окна кабинета я смотрела, как он под голубым небом пробирается по снегу в направлении к лесу. Ожидание было нелегким, мне все это время хотелось сорвать медальон с шеи и зашвырнуть его куда подальше. Тогда я впервые поняла, что тайна Двойняшек — это не благодать, а скорее проклятие. Жаль, что я тогда не поддалась этому порыву. Не знаю, сколько времени прошло — десять минут, полчаса, несколько часов. Наконец тревога моя стала невыносимой, я побежала к входной двери и отперла ее. Я вышла из дома и в этот момент услышала где-то далеко-далеко, словно шепоток Двойняшек, крик матери и сразу же за ним — звук выстрела. Я сделала два шага в сторону леса, и в этот момент раздался второй выстрел.
Я встретила отца в нескольких ярдах от кромки леса. Он едва волочил ноги, словно в тисках безмерной усталости. «А где мама?» — спросила я. Он словно пребывал в прострации, а цвет его лица был мертвенно-белым. Он покачал головой и сказал: «Ее забрал волк, и я пристрелил волка». Я поняла — это означает, что мать мертва, и заревела. Мой отец прижал меня к себе и тоже заплакал. С этого момента начался его умственный и физический закат. Любопытно, что он совпал с закатом и последующей гибелью империи Оссиака. Трагедии-двойняшки.
— И тело вашей матери так и не было найдено? — спросил я и, бросив взгляд на страницу этюдника, увидел, что набросал не женщину, а волка.
— Нет, мистер Пьямбо, как и труп волка. Но я вам скажу, что весной, когда мы собирали наши вещи и готовились к спуску и возвращению в Нью-Йорк, в коробке, стоявшей в уголке лаборатории, я обнаружила широкополую шляпу и шубу из шкуры животного.
Я попытался было задать миссис Шарбук довольно очевидный вопрос, но не успел я вымолвить и слова, как она оборвала меня.
— Кстати, Пьямбо, — сказала она, — куда это вы ходили в воскресенье в такой ливень?
Ее вопрос застал меня врасплох, но через секунду я, придя в себя, спросил:
— А откуда вы знаете, что я куда-то ходил?
— Я видела вас на Бродвее. Я проезжала в своем экипаже и мельком заметила вас. Мне показалось, что вы были с этим другим художником — он еще пишет марины. Райдер.
