с черными склянками и принялся задумчиво смотреть в потолок.
Как будто тут не было ни меня, ни Элины…
В какой-то момент директриса вздернула подбородок и натурально зашипела на Сида:
– Не вздумай проваливаться… нашел место!
– Не драматизируй, – отозвался он безжизненным голосом, – уж и посмотреть нельзя!
Но после этого непонятного обмена любезностями взглянул наконец на меня и поинтересовался:
– Ну, как условия?
– Да вроде понятно все… Только я хотела спросить, что значит «все время находится под наблюдением»? Под камерами? Или…
– Иногда – под камерами. А еще любой человек, с которым ты взаимодействуешь, может оказаться сотрудником академии, – с готовностью отозвалась Элина. – Вспоминай об этом почаще.
– Но зачем? Вы хотите запугать студентов?
– Я хочу, чтобы они держали себя в руках. – Элина встала, обошла стол, остановилась и медленно сцепила ладони у меня перед лицом. – Потому что совсем скоро после начала обучения вы получаете инструменты, которыми еще не умеете пользоваться. А соблазн велик. Это как если бы каждому юному хирургу с синдромом сороки-любительницы блестящего на первом курсе выдавали набор новеньких скальпелей. Без запрета ими пользоваться везде и всегда. Но нельзя же допустить, чтобы он бегал с ними по городу в поисках тел для операции, верно?
– Ну так не давайте скальпели… – протянула я.
– Разница между вами и врачами в том, – ответила Элина, и снова слух резануло «вы» – так, будто я уже подписала бумаги, – что инструменты от «Черного инея» нематериальны. Если ты их получила, то отдать не получится.
– Что это, например?
– Например, ты сама пришла сюда, потому что знаешь про этот срез реальности. Использовала знание, применила, проникла в мой кабинет. Так?
– Д… да…
– А если бы ты попробовала сделать это среди обычных людей и в таком месте, где сходится карта нескольких срезов, то кто-то мог бы покалечиться из-за пространственных провалов. Но, положим, тебе хватило бы ума этого не делать, потому что на базовом логическом уровне ты понимаешь, что лишних свидетелей быть не должно.
– Конечно! – я возмущенно посмотрела на Элину. Она что, считает, что я дитя малое и неразумное?
– Угу. Только, помимо логики, существуют закономерности, которых ты не знаешь. Поэтому легче совсем ограничить тебя – и ты потом поймешь почему, только курсе на четвертом…
– Если доживешь.
– Сиэннейд, а я уже было подумала, что ты заснул, – Элина обернулась к эльфу. – А то как же мы без твоих комментариев?
– Вы же как-то без них все заранее решили, – Сид показательно зевнул, фактически в лицо директрисе. – Так что, может, хватит ломать комедию? Пусть Яна подписывает бумаги, и я провожу ее в лагерь.
– Какой лагерь? – Даже не знаю, что меня больше возмутило. То, что он опять заговорил обо мне в третьем лице, или необходимость с полуоборота отправляться «туда, не знаю куда».
– Для прохождения осенней практики, – ответила Элина. – Там как раз осталось одно свободное место. Для тебя.
Без сомнений в голосе. Как будто я уже подписала договор.
Когда мы вышли из филармонии, над городом висел туман, и желтое зарево вокруг фонарей плыло и переливалось. Из-за этого Красноярск казался каким-то сказочным, ненастоящим, хлопнешь в ладоши – и он исчезнет… А что тогда останется?
Я покосилась на Сида, который стоял, заложив руки за спину. На лице его ничего не читалось, ни радости, ни сожаления. Как будто он отстранился от моей судьбы полностью, едва я поставила подпись на бумаге.
– Ты… обиделся? – я наконец решилась спросить.
Он покачал головой, не глядя на меня:
– На что мне обижаться?
– Ты же говорил, что не надо тут учиться.
– Говорил. Но ты решила иначе.
– Она… Элина сказала, что если бы я не осталась тут учиться, то мы бы… – я закусила губу. Что, так прямо и сказать? «Мы бы никогда не увиделись больше»? А если Сид в ответ спросит: «И что?» Я тогда просто под землю провалюсь. От отвращения к себе. У него-то небось… Почему-то раньше я об этом не думала, а теперь подумала. У него же десятки этих студентов, которых он привел в академию, и среди них наверняка есть девушки. Почему я вообще подумала, что он как-то особенно ко мне относится? Может, у него стиль общения с женщинами такой. Помноженный на самомнение.
К тому же эльф не стал развивать тему. Просто пожал плечами.
И я замолчала.
Через минуту он все-таки соизволил посмотреть на меня и внезапно сообщил:
– Теперь тебе нужна овсянка.
– Что-о?
– Овсянка. К ней и поедем.
– Спасибо, я не голодна. Даже если это лучшая в округе каша, до которой семь верст, и все лесом.
– Скажи, а ты, когда в самолет садилась, совсем не подготовилась? – он улыбнулся и снова стал прежним Сидом, который пришел ко мне из зеркала и спас от скуки. Ух как спас! – Учебник географии не читала, записи блогеров не изучала, контурные карты не заполняла?
Я прыснула в кулак:
– А надо было?
– Тогда бы ты знала, что Овсянка – это не только каша, но и деревня, – он наставительно поднял палец. – Там, между прочим, жил Астафьев. И немало других знаменитых людей.
– Вау… – только и сказала я.
И мы поехали в Овсянку.
Черным осенним вечером она выглядела как обычная деревня, темная, неприветливая, правда, с большой мемориальной доской на въезде. Я выбралась из такси под моросящий дождь и застыла на краю лужи, чувствуя себя ужасно глупо. С рюкзаком, в который помещалась вся жизнь, то есть мой рабочий ноутбук и чужой телефон, а еще пара носков с пингвинами и блокнот с лисичкой на обложке. В толстовке на две футболки – для тепла – и в любимых, пусть и слегка размахрившихся по краю джинсах. Свежеиспеченная студентка, ну. Почему-то с каждой минутой все сильнее накрывало ощущение, что это все дурацкий розыгрыш, и, подписав договор, я расписалась в собственной наивности и вере в сказки. Сид обошел меня, поднялся на крыльцо ближайшего деревянного домика с темными окнами и зазвенел ключами. Потом обернулся:
– Заходи. Сейчас выдам тебе пакет первокурсника, и пойдем.
– Слушай, а почему… – Я шагнула в дом и шмыгнула носом. Пахло свежеоструганными досками, пылью, малиновым вареньем, еще немножечко – гарью. Такой типичный деревенский запах, который сразу забирает тебя из городской жизни, вычеркивает из пережитых лет всякие гаджеты и наступающий киберпанк и переносит прямиком в детство, которого у тебя толком не было. Со скрипучими полами, парным молоком, босыми пятками в пыли, свежевыпеченным хлебом и героическими вылазками. Когда первые полдня ты гоняешься за гусями с хворостинкой, а следующие полдня –
