жестами, хотя я знаю, что будет дальше. Я могу даже снова и снова удивляться (в известном смысле).
Честный религиозный мыслитель – как канатоходец. Выглядит почти так, словно он ступает по воздуху.
Его опора тонка до невообразимости. И все же по ней возможно пройти.
Неколебимая вера (например, в пророчество). Менее ли она прочна, нежели математическая истина? (И делает ли это языковые игры более схожими?)
Для нашего метода важно, что некто может чувствовать по отношению к другим людям: он никогда не узнает скрытого внутри них. Он никогда их не поймет. (Англичанки для европейцев.)
Думаю, важно и примечательно, что музыкальная тема, если она сыграна в разных темпах, меняет свой характер. Переход из количества в качество.
Проблемы жизни неразрешимы на поверхности и могут быть разрешены лишь на глубине. На поверхности они неразрешимы.
В разговоре: один бросает мяч, другой не знает, бросить ли мяч обратно, кинуть третьему, оставить лежать или подобрать и сунуть в карман и т. д.
Великий архитектор в плохое время (Ван дер Нюль[70]) решает иную задачу, чем великий архитектор в хорошее время. Вас не должны обманывать общие термины. Не принимайте сравнимость, только несравнимость.
Нет ничего более важного, чем конструирование вымышленных понятий, которые научат нас наконец понимать себя.
«Мыслить трудно» (Уорд[71]). Что это на самом деле значит? Почему трудно? Почти все равно что сказать: «Смотреть трудно». Да, пристально смотреть трудно. Можно смотреть пристально и ничего не увидеть или думать, что вы что-то видите, но не видеть отчетливо. Можно устать от рассматривания, даже если вы ничего не видите.
Если нельзя распутать узел, разумнее всего, как и достойнее всего, это признать. (Антисемитизм.)
Что следует делать, чтобы исправить урон, неясно. Что недопустимо, ясно при сравнении двух случаев.
Замечательно, что рисунки Буша[72] часто называют «метафизическими». Значит, есть способ рисовать метафизически. «Увиденное на фоне вечности»[73], можно сказать и так. Однако его штрихи имеют значение только в языке в целом. Это язык без грамматики, нельзя перечислить его правила.
В старости Карл Великий безуспешно пытался научиться грамоте; некто столь же безуспешно пытается научиться мыслить. Он никогда не освоит новое умение до конца.
Речь в строгом ритме, можно говорить под ритм метронома. При этом и музыка, подобная нашей, может частично исполняться под метроном. (Играю тему из Восьмой симфонии[74] под метроном.)
Достаточно уже того, что все члены сообщества имеют одинаковые выражения лиц, чтобы мы не смогли оценить их.
Если ложная мысль выражена смело и ясно, уже достигнуто многое.
Лишь размышляя куда безумнее, чем размышляют философы, возможно решить их проблемы.
Пусть некто смотрит на маятник и думает: Бог заставил его двигаться вот так. Что ж, разве Бог не вправе действовать согласно расчету?
Писатель намного талантливее моего все равно будет иметь малый талант.
Люди имеют физическую потребность говорить себе во время работы: давайте сделаем это сейчас, и это постоянно отражается и в философствовании, что изрядно затрудняет сей опыт.
Должно принимать как данность погрешности собственного стиля. Почти как дефекты собственного лица.
Всегда схожу с голых высот разума в зеленые долины прихотей.
Я имею один из тех талантов, которые постоянно творят благо из необходимости.
Традиция не есть то, чему кто-то может научиться, это не нить, которую некто может подобрать, если захочет, это не более возможно, чем подбирать собственных предков.
Тот, кто не имеет традиции и хочет ею обзавестись, похож на несчастного любовника.
Счастливый любовник и несчастный – оба обладают особой чувствительностью.
Но тяжелее вести себя как несчастный любовник, чем как счастливый.
Мур[75] со своим парадоксом залез в философское осиное гнездо, и если осы не повылетали, то лишь потому, что они не слишком внимательны.
Во владениях разума проект обычно не начинают заново, и не надо этого делать. Эти мысли удобряют почву для новых.
Плохой философ тот, чьи сочинения трудны для понимания. Лучше тот, из трудов которого легко понять сложное. Но кто сказал, что это возможно? (Толстой)
Величайшее счастье человека есть любовь. Допустим, ты говоришь о шизофренике: он не любит, не может любить, отказывается любить – в чем разница?
«Он отказывается» значит: это в его власти. И кто захочет такое сказать?
Что ж, о чем мы говорим, когда говорим: «в его власти»? Мы говорим так, желая провести различие. Я могу поднять этот груз, но не стану; значит, я не подниму этот груз.
«Бог заповедал, поэтому мы должны это сделать». Это ничего не значит. Тут нет ничего обязывающего.
Два выражения могут в лучшем случае обозначать одно и то же.
«Он заповедал» значит приблизительно: Он накажет любого, кто ослушается. И ничего не говорится насчет возможности. Вот смысл «предопределения».
Но это не значит, что правильно говорить: «Он карает, посему мы не можем поступить иначе». Быть может, кто-то скажет: там кара, где наказание со стороны людей недопустимо. И все понятие «кары» меняется. Ведь старые образы более не приложимы или приложимы совершенно иначе. Возьмем хотя бы аллегорию из «Пути паломника»[76] и увидим: ничто – в человеческих терминах – не правильно. (На железнодорожных станциях висят циферблаты с двумя стрелками, указывающие, когда отправляется следующий поезд. Они похожи на часы, но таковыми не являются; и все же приносят пользу.) (Надо подобрать сравнение получше.)
Тому, кого раздражает эта аллегория, можно сказать: используй ее иначе или не обращай внимания. (Но некоторым она не столько поможет, сколько запутает.)
Все, что читатель в состоянии сделать сам, оставь ему.
Почти все время я веду письменные беседы с собой. Говорю с собой тет-а-тет.
Тщеславие есть смерть мысли.
Юмор – не настроение, но взгляд на мир. И потому, если справедливо утверждение, что в нацистской Германии юмор уничтожен, это не значит, что люди там постоянно в дурном настроении; это значит нечто более глубокое и куда более важное.
Двое людей смеются, возможно, над шуткой. Один из них произнес какие-то необычные слова, и оба расхохотались. Это может показаться весьма странным тому, кто имеет за плечами совсем иной опыт. Зато мы находим это вполне разумным.
(Я лицезрел эту сценку недавно в автобусе и представил себя в шкуре человека, непривычного к такому поведению. Меня поразила иррациональность, словно я наблюдал чужеземных животных.)
1949
Вспоминая сон, попурри воспоминаний. Часто возникает важное и загадочное целое. Фрагмент производит
