в пороховую бочку, дабы взорвать её и уничтожить ненавистных ему самозванца и полячку, а с ними и предателя православной веры «патриарха» Игнатия-грека. Шуйский осмотрелся, ожидая взрыва. Но прихожане усердно молились. Он добавил огня, крикнул «патриарху»:
— Игнатий, ты нарушаешь устав православия! Не должно тебе быть патриархом! Последнюю литургию ведёшь, неверный!
И снова голос князя Шуйского оказался гласом вопиющего в пустыне. Никто из прихожан не поддержал Василия, не возмутился действом Игнатия. И понял Шуйский, что пришли в собор больше клевреты Лжедмитрия, которые не дорожили канонами русской православной церкви. «Да что же это я, иль жизнь мне не дорога, что вопию среди злодеев», — воскликнул в душе Василий, настороженно озираясь. И брат Василия Дмитрий понял того и поспешил увести из собора.
И вовремя, потому что самозванец уже искал глазами, кого бы немедленно послать, дабы схватить смутьяна, взять его в железо за оскорбление царя и патриарха. Лжедмитрию было ведомо, что Шуйские в открытую вступили с ним в борьбу, и теперь он был озабочен одним: как можно скорее расправиться со всеми неугодными и непокорными его воле.
Лжедмитрий не ошибался. Шуйские готовились к борьбе с самозванцем и с поляками явно. Но кое-что в их подготовке всё же оставалось тайной. В эти же дни, сразу после венчания Лжедмитрия и Марины, люди Шуйского перехватили гонца из Кракова. Мчал он в Москву с посланиями папы Римского Павла V. Письма, найденные при гонце, шли в три адреса: Юрию Мнишеку, царице Марине и царю Дмитрию. Но все они попали в руки Василия Шуйского. Прочитав их, князь понял, что пришло время решительных действий. Пора было изгонять Лжедмитрия из Москвы, из России, если у россиян нет желания отдать себя в руки иезуитов, отказаться от православной веры.
Действовал Шуйский решительно. Он собрал в своих палатах всех верных друзей и соратников и предложил им вместе подумать о том, когда и как выступать против Лжедмитрия. Да прежде прочитал им послание папы Римского самозванцу:
— Вот о чём тут, братья, написано: «Сын мой, ты совершил достойное и благочестивое дело, подтвердившее наши надежды. Мы несомненно уверены, что как ты желаешь иметь себе детей от этой избранной женщины, рождённой и воспитанной в благочестивом католическом семействе, так вместе желаешь привести народы московского царства, наших вожделеннейших чад, к свету католической истины, к святой римской церкви, матери всех прочих церквей. Ибо народы необходимо должны подражать своим государям и вождям... Верь, ты предназначен от Бога, чтобы под твоим водительством москвитяне возвратились в лоно своей древней матери, простирающей к ним свои объятия. И ничем столько ты не можешь возблагодарить Господа за оказанные тебе милости, как твоим старанием и ревностью, чтобы подвластные тебе народы приняли католическую веру».
Прочитав письмо папы Римского, князь Василий Шуйский сурово спросил собравшихся:
— Доколе же нам терпеть предательство земли Русской?
И все в один голос потребовали:
— Говори, княже Василий, что делать? Мы за тобою — на дыбу и на костёр.
— Зову думать вместе, — объявил князь Василий. — Я нашёл верную дорогу, по какой начать движение. Поделитесь своим, а там всё и совьём в единое.
В этот же поздний вечерний час на подворье Шуйских пробрался известным только ему ходом молодой князь Михаил Скопин-Шуйский и принёс дядюшке весть, которая в одночасье изменила погоду в Российской державе.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЗАГОВОР ШУЙСКОГО
Оказавшись на подворье своего дядюшки, князь Михаил не ринулся в княжеские палаты, а затаился на конюшне, дождался, когда кто-то из холопов появился на дворе, спросил, нет ли в палатах чужих, а как узнал, что у князя Василия много гостей, спрятался и стал ждать, пока все не разошлись.
Князь Василий встретил племянника в трапезной, где только что были гости. Позвал к столу:
— Голоден, поди. Садись, ешь, у нас вся ночь впереди для беседы.
— Благодарствую, дядюшка, ан не до брашна. Не знаю, с чего и начать. Страдаю за души приговорённых к смерти. — Михаил всё-таки подошёл к столу, налил в кубок вина, выпил одним духом, взял кусок хлеба и говядины, сказал: — Уведи куда поглуше, дядя. И стенам нельзя доверить то, что принёс.
Князь Василий и сам любил разговаривать о тайных делах в глухих каморах или на открытых местах, дабы никто не подслушал. И он повёл племянника в подвал. Они взяли свечу, спустились по каменной лестнице, миновали несколько кладовых, потом короткий коридор, дверь в который дядюшка запер за собой, и вошли в небольшую камору, где не было никаких отдушин. Только рубленые дубовые стены да тайный лаз в полу.
Осветив все углы, князь Василий зажёг лампаду перед образом Спаса Нерукотворного, перекрестился на образ и сказал:
— Тут и поговорим без чужих ушей. — Сел к столу, поставил на него свечу в медном подсвечнике. — Ну, выкладывай.
Михаил ещё доедал хлеб и мясо, но быстро управился и опустился на скамью рядом с дядей.
— От самозваного я ушёл, дядюшка. И больше к нему не вернусь, потому как нужды не вижу. А сказать должен вот что: стал я тайным свидетелем разговора князя-поляка Константина Вишневецкого с самозваным. Вишневецкий приехал из Польши три дня назад. Вечером его позвал к себе самозваный и говорит... — Михаил глубоко вздохнул, словно бросался в холодную воду, повторил: — И говорит: пора мне промышлять в своём деле, чтобы государство своё утвердить и веру костёла римского распространить. А начну с того, что побью всех именитых бояр, а если не побить их, то мне самому быть от них убиту. Расправлюсь я с ними скоро. И мастера назначены, коим будет поручено исполнение моей воли...
— Мишенька, сынок мой, да правда ли сие кощунство над Русью? — с испугом спросил князь Василий.
— Крест целую, дядюшка. Слово в слово передаю услышанное. И было дале вот что: когда князь Вишневецкий сказал, что за бояр русские встанут всей землёй, то самозваный ответил: «У меня всё обдумано. Я велел вывезти за город много новых пушек ради испытаний и военной потехи. И дал наказ, чтобы в следующее воскресенье, сие будет восемнадцатого мая, выехали под Нижние Котлы все поляки и литовцы в полном вооружении. Да сотня стрельцов Микулина-головы. А сам я выеду туда со всеми боярами, князьями и дворянами с архиереями — тож кои будут без зброи. И как только начнут стрелять огненным боем из пушек, сей же час
