Жених и невеста чинно поднялись, как и положено, когдакричат «горько», посмотрели на гостей, как бы спрашивая глазами, всерьез ониили просто от нечего делать, потом, преодолев смущение, жених сделал рукукрючком, притянул к себе резким движением Нюрину голову и впился своими губамив ее побледневшие губы. И Чонкин похолодел, сразу вспомнив, где, когда и прикаких обстоятельствах он с ним встречался. И еще бы ему было не вспомнить, еслижених был не кто иной, как кабан Борька, хотя и в вельветовой куртке, и созначком, и с виду похожий на человека, а все же кабан.
Чонкин хотел закричать людям, чтобы они обратили внимание нато, что здесь происходит, на то, что кабан целует человеческую девушку, нокричать было напрасный труд, потому что вокруг стоял такой шум, отовсюду слышалось:«Горько! Горько!», и даже не «горько», а другое какое-то слово, тоже знакомоеЧонкину. Он повел глазами вокруг и только сейчас осознал со всей ясностью, чтоздесь происходит, осознал, что за столом сплошь сидят никакие не люди, аобыкновенные свиньи, стучат копытами по столу и хрюкают, как и положеносвиньям.
Чонкин закрыл лицо ладонями и опустился на табуретку.Господи, и что ж это такое происходит, и куда он попал. В жизни не поминал богани разу, а вот пришлось.
Очнулся он от тишины. Отвел от лица ладони. Свиньи со всехсторон молча смотрели ему в лицо. Они словно ждали от него какого-то действия.Ему стало нехорошо. Его съежило под этими взглядами. Потом взорвало.
– Ну чего смотрите? Чего смотрите? – закричал он отчаянно,скользя глазами по этим рылам.
Но слова его не нашли никакого ответа и словно проваливалисьв глубокий колодец.
Чонкин перекинул взгляд на соседа. Толстый пятнистый боров ввышитой украинской рубашке не мигая смотрел на него заплывшими жиром тупымиглазами.
– Ты, старый кабан, – закричал Чонкин, хватая соседа заплечи и встряхивая, – ты чего на меня уставился? Что?
Сосед ничего не ответил. Он только усмехнулся и сильнымипередними лапами молча оторвал руки Чонкина от своих плеч. Чонкин понял, чтосилой тут никого не возьмешь, и опустил голову.
И тут раздался громкий среди тишины голос кабана Плечевого:
– Чонкин, а ты почему же не хрюкал?
Чонкин вскинул голову на Плечевого – о чем это он?
– Ты не хрюкал, Чонкин, – стоял на своем Плечевой.
– Да, он не хрюкал, – солидно, словно желая толькоустановить истину, подтвердил сосед Чонкина.
– Не хрюкал! Не хрюкал! – на весь зал пропищала молоденькаясвинка, соседка с бантиком возле ушей.
Чонкин, ища спасения, глянул в сторону Нюры, которая однасреди всех сохраняла в себе еще что-то человеческое. Нюра смущенно опустилаглаза и тихо сказала:
– Да, Ваня, по-моему, ты не хрюкал.
– Интересно, – весело поблескивая глазами, сказал жених Борька.– Все хрюкают, а он нет. Может, тебе не нравится хрюкать?
У Чонкина пересохло во рту.
– Да и это…
– Что – «это»?
– Не знаю, – промямлил, потупившись, Чонкин.
– Он не знает, – весело пискнула молоденькая свинка.
– Да, он не знает, – с горечью подтвердил боров в украинскойрубашке.
– Не понимаю, – развел лапами Борька. – Хрюкать – это же такприятно. Это такое для каждого удовольствие. Хрюкни, пожалуйста.
– Хрюкни, хрюкни, – зашептала молоденькая свинка,подталкивая Чонкина локтем.
– Ваня, – сказала ласково Нюра, – хрюкни, ну что тебе стоит.Я раньше тоже не умела, а теперь научилась, и ничего. Скажи «хрю-хрю», и все.
– На что вам всем это нужно, – застонал Чонкин, – ну на что?Я же вам ничего не говорю, хрюкайте, если нравится, только я-то при чем? Я жевсе-таки не свинья, а человек.
– Он человек, – пропищала молоденькая свинка.
– Говорит – человек, – удивленно подтвердил боров в рубашке.
– Человек? – переспросил Борька.
Это утверждение Чонкина показалось настолько смешным, чтовсе свиньи, дружно ударив копытами в стол, захрюкали от удовольствия, а сосед ввышитой рубашке ткнулся мокрым рылом в ухо Ивана. Тот схватился за ухо, но егоуже не было – сосед, отвернувшись, спокойно его пережевывал, словно это было неухо, а, скажем, какой-нибудь капустный лист.
Молоденькая свинка, высунувшись из-за Чонкина, слюбопытством спросила:
– Вкусно?
– Дрянь, – поморщился тот, проглатывая пережеванное.
– Почему ж это дрянь? – обиделся Чонкин. – У тебя развелучше?
– У меня свиное, – с превосходством ответил сосед. – Дляхолодца незаменимая вещь. Ты, чем болтать, хрюкай давай.
– Хрюкай, хрюкай, – зашептала соседка.
– Хрюкай, тебе говорят, – сказал Плечевой. Чонкинрассердился.
– Хрю-хрю-хрю, – сказал он, передразнивая свиней. –Довольны?
– Нет, – поморщился Плечевой, – не довольны. Ты хрюкаешьтак, как будто тебя заставляют. А ты должен хрюкать весело и от всей души, чтобтебе самому это нравилось. Ну давай, хрюкай еще.
– Давай, – подтолкнула локтем свинка.
– Хрю-хрю! – закричал Чонкин, изображая на лице своемчрезвычайный восторг.
– Погоди, – оборвал Плечевой. – Ты только делаешь вид, чтотебе нравится, а на самом деле ты недоволен. Но мы не хотим, чтобы ты делал этопротив воли, мы хотим, чтоб тебе это нравилось по-настоящему. Ну-ка, давай-кавместе. Хрю-хрю!
Он хрюкал сперва неохотно, но потом постепенно заразилсявосторгом Плечевого и сам уже хрюкал с тем же восторгом, от всей души, и наглазах его появились слезы радости и умиления. И все свиньи, которымпередавалась его радость, захрюкали тоже и застучали копытами, и краснорожаясвинья в крепдешиновом сарафане лезла к нему через стол целоваться.
А кабан Борька вдруг выскочил из своей вельветовой куртки и,став уже совершенной свиньей, рванул по столу галопом, пронесся из конца вконец, вернулся обратно и снова впрыгнул в свою одежду. И тут с дальнего концастола появились золотые подносы, свиньи подхватывали их и передавали дальше скопыт на копыта. «Неужто свинина?» – содрогнулся Чонкин, но тут же пришел в ещебольший ужас, увидев, что это совсем не свинина, а даже наоборот – человечина.
