– Прошу ознакомиться с этим документом! – Лейтенантразвернул лист бумаги с дыркой в правом нижнем углу. Генерал взял бумагу имедленно стал читать. Чем больше читал, тем больше хмурился. Это был ордер.Ордер на арест изменника родины Чонкина Ивана Васильевича.
– А где же печать? – спросил генерал, надеясь, что ордер неоформлен законным образом.
– Печать прострелена в бою, – с достоинством сказаллейтенант и потупился.
– Ну что ж, – сказал генерал смущенно, – ну что ж… Если так,то конечно… У меня нет оснований не верить. Поступайте согласно ордеру. – Онотступил назад, освобождая путь лейтенанту. Лейтенант шагнул к Чонкину и двумяпальцами, как гвоздодером, вцепился в только что полученный орден. Чонкининстинктивно попятился, но было поздно. Лейтенант дернул рукой и выдрал вместес орденом клок гимнастерки.
– Свинцов! Хабибуллин! – последовала команда. – Взятьарестованного!
Чонкина схватили под локотки. По рядам красноармейцев прошелшум. Никто ничего не понимал.
Помня о роли командира как воспитателя, генерал Дрыновповернулся к личному составу и объявил:
– Товарищи бойцы, мой приказ о награждении рядового Чонкинаотменяется. Рядовой Чонкин оказался изменником Родины. Героем он притворялся,чтобы втереться в доверие. Ясно?
– Ясно! – прокричали бойцы не очень уверенно.
Полковник Лапшин выбежал на дорогу и, встав спиной кдеревне, вытянул руки по швам.
– Полк! – закричал он, дав сильного «петуха». –Побатальонно, в колонну по четыре, становись!
Пока полк выстраивался на дороге, генерал вместе с Ревкинымсел в бронетранспортер и уехал. Уехал от греха подальше и Голубев.
Наконец полк построился и занял всю дорогу от одной околицыдо другой!
– Полк, равняйсь! – скомандовал полковник. – Смиррно! Сместа с песней шагом… – полковник выдержал паузу, – марш!
Грохнули сапоги о влажную дорогу. Из середины строя взмылвысокий голос запевалы:
Скакал казак через долину,
Через кавказские края…
И сотни глоток подхватили:
Скакал казак через долину,
Через кавказские края!
Мальчишки со всей деревни бежали вдоль строя и пыталисьподобрать ногу. Бабы махали платочками и утирали слезы.
Позади полка хромая кляча тащила пушку-сорокапятку, а запушкой ехал на колесиках инвалид Гражданской войны Илья Жикин в буденновке.Проехав до середины деревни, он махнул рукой и повернул обратно. Вскоре послеухода полка жители Красного увидели выезжавшую со двора Чонкина полуторку.
Лейтенант сидел в кабине рядом с шофером. Остальные четверодержали за руки стоявшего в кузове Чонкина, который, впрочем, не вырывался.
За машиной, рыдая и спотыкаясь, бежала Нюра. Косынка сбиласьна плечи, волосы растрепались.
– Ваня! – кричала Нюра, давясь от рыданий. – Ванечка! – и набегу тянула руки к машине.
Чтобы прекратить это безобразие, лейтенант приказал шоферуехать быстрее. Шофер прибавил газу. Нюра не выдержала соревнования с машиной и,споткнувшись напоследок, упала. Но и лежа, продолжала тянуть руки в сторонубыстро удалявшейся машины… Сердце Чонкина заныло от жалости к Нюре. Онрванулся, но не тут-то было, его крепко держали.
– Нюрка! – закричал он, отчаянно мотая головой. – Не плачь,Нюрка! Я еще вернусь!
Глава 42
На закате того же дня кладовщик Гладышев вышел из дому, имеясвоей целью осмотр мест недавнего сражения. И, проходя скошенным полем, забугром, километрах в полутора от деревни, нашел он убитую шальной пулей лошадь.Гладышев сперва подумал, что это чужая лошадь, но, подойдя ближе, узналОсоавиахима. Видимо, мерин был убит наповал – возле уха чернела рваная рана, откоторой к губам тянулась струйка застывшей крови. Стоя над мертвым мерином,Гладышев усмехнулся. Что греха таить, было такое – поверил он своему странномусну. Не то чтоб совсем, но в какой-то степени все же поверил. Уж так все совпало,что трудно было не пошатнуться в своих лишенных мистики убеждениях. Ведь это ж,если кому рассказать, стыд и смех, стыд и…
Гладышев вдруг заметил, что на переднем копыте мерина нетподковы.
– Этого еще не хватало, – пробормотал он и, наклонившись,сделал второе открытие. Под копытом, примятый к земле, лежал клок бумаги.Охваченный предчувствием необычайного, Гладышев схватил бумагу, приблизил кглазам и остолбенел.
Несмотря на густевшие сумерки и не очень-то острое зрение,селекционер-самородок разобрал написанные крупным, неустановившимся почеркомпроступившие сквозь засохшие пятна грязи и крови слова: «Если погибну, прошусчитать коммунистом».
– Господи! – вскрикнул Гладышев и впервые за много летперекрестился.
