на неотложные дела. Но ему впервые за долгое время интересно поговорить с чужим человеком. С интересным человеком, в глазах которого виден интеллект, который предан своему делу. Да и не может Николай придумать никаких веских причин, чтобы попросить таксиста развернуться и поехать обратно, хотя трет старую отметину на руке, пытаясь заставить мысль работать в нужном направлении.
– А папа сам торты печет, – сообщает с порога мальчик, выглядывая из-за спины Сергея Алексеевича.
Прийти с пустыми руками Черный не мог, а кроме торта из ближайшего супермаркета ничего не придумал. После реплики мальчика яркая коробка кажется Николаю неуместной.
– У папы не всегда есть на это время, Павлик, – говорит Миронов, принимая подарок. – Рад, что вы пришли, Николай Дмитриевич. Проходите.
Он ведет Черного в большую кухню, знакомит с семьей и усаживает за стол. Перед ним оказывается тарелка тушеной картошки с грибами. Аромат щекочет ноздри.
– Вина? – предлагает Миронов.
– Нет, спасибо, я не пью.
– Совсем?
Павлик таращит на гостя карие глаза, становясь очень похожим на мать.
– Паша! – шикает Наталья. – Извините.
– Все нормально, – улыбается Николай. – Все остальное я пью.
– Это принципиальная позиция? – уточняет Сергей Алексеевич.
– Да.
– Уважаю, – Миронов протягивает ему руку.
Больше тему не поднимают, и беседа течет так, словно Черный бывал в этом доме не единожды. После сытного ужина мужчины переходят в кабинет, куда Наталья приносит им кофе.
– «Полярный медведь»? Очень хорошее место, – говорит Миронов. – Бываю там иногда, там музыку хорошую играют. Громкую.
– Рок?
– Да, в основном. И вот какое совпадение – оказывается, мне довелось вскрывать официантку из этого заведения. Судьба!
– Вы верите в судьбу? – Николай отпивает кофе.
– А вы нет? Мне кажется, все на свете взаимосвязано. Знаете, переплетено тончайшими нитями. И если тронуть одну нить, где-то тут же отзывается другая.
– Я думал, судьба – это предначертание, которое нельзя изменить. Поэтому я в нее не верю. Человек сам решает, кем ему быть и что делать.
– Конечно, сам, – согласно кивает Миронов, радуясь хорошему собеседнику. – Но от того, какую ниточку человек затронет, зависит, какая ниточка отзовется. Это тоже судьба. Только иной ее вариант.
– Вы философ, Сергей Алексеевич.
– Я судебный медик и немного художник.
– Серьезно? Вы пишете картины?
– То, что вы видите на этих стенах – мои работы.
Николай ставит чашку на столик и встает. Картины занимают две стены, вписываясь в продуманный интерьер кабинета. Миронов не без гордости наблюдает за гостем.
– Потрясающе! – Черный искренен. – У вас талант, Сергей Алексеевич.
– Спасибо, – улыбается Миронов. – Это мой способ немного отойти от окружающего мира.
* * *
Мальчик – совсем маленький, но уже сейчас он понимает, что все изменилось. Изменилось непоправимо. Больше никогда ничто не будет, как прежде. Его маленький мирок разрушился, как башенка из пластмассовых кирпичиков. Круговерть взрослых событий замотала его, ошеломила и бросила. Наверное, он в первый раз ощущает ледяное прикосновение одиночества, которое ему предстоит нести.
Умер дед. Самый любимый человек. Сначала ему стало плохо, потом приехали врачи и забрали его в больницу. Мальчик стоял на табурете возле окна и смотрел, как машина с воем уносится с их двора.
Потом он увидел деда уже лежащим в ящике под названием «гроб». Дед лежал с закрытыми глазами, а его кожа отливала синевой. Вокруг что-то говорили, плакали, причитали. Кто-то гладил мальчика по голове и совал ему печенье и конфеты. Знал бы тогда, что скоро печенье и конфеты исчезнут из его жизни, набрал бы полные карманы, чтобы хватило надолго. Со своего роста мальчик мало видел. Весь тот день остался у него в памяти странным взрослым фильмом.
Вот они садятся в автобус, какие-то полузнакомые люди. Едут молча, недолго и бесконечно одновременно. Потом деда закрывают крышкой и забивают эту крышку гвоздями. Снова ревут женщины, курят мужчины. Кто-то крепко держит мальчика за руку. Он ничего не понимает и не плачет, хотя, наверное, тут так надо. Потом деда опускают в яму, и все начинают кидать в яму землю. Его тоже заставляют так сделать и вытирают маленькую ладошку грязным носовым платком. Отводят в автобус. Он сидит там один возле окна, глядя, как закапывают яму с дедом.
Теперь он часто будет сидеть один.
Глава 6
Первое, что видит Черный, открывая по утрам глаза, – фотографии. Он развесил увеличенные копии материалов дела на стене, безжалостно испортив обои кусочками скотча.
В верхнем ряду – Лариса Авакумова. Вот ее прижизненные фото. Есть ли на них отметка того, что ждет жизнерадостную молодую женщину? Может быть, смерть уже тогда, в момент съемки, поставила на Ларисе свое клеймо? Что-то в глазах? Какая-то тоска и понимание? Или вон та тень – не просто тень, а проявление чего-то потустороннего, что уже маячит на горизонте?.. Бред, конечно.
Потом снимки с места обнаружения тела. Покровский переулок, о котором еще неделю назад Николай даже не подозревал. Вчера он был там, ездил на служебной машине. Садился на ту самую скамью, где нашли Авакумову. Чего хотел? Просто сидел и смотрел по сторонам, пытаясь понять логику преступника. Ведь таких скамеек – еще пять штук на этой стороне и четыре на противоположной. Почему именно эта? Разве что здесь поворот во дворы. Николай пошарил глазами по фасадам домов, прошелся по дворам, вышел на другой улице. Никаких камер. Этот район – сонный, тихий, будто вырванный из круглосуточной суеты города-миллионника, идеальное место, чтобы пройти незамеченным, проехать и оставить тело женщины, чтобы его нашел кто-то… На этих фотографиях смерть на виду. В первозданном ее виде.
Фотографии из секционного зала. Залиты холодным светом. Как картинки из учебника по криминалистике. Как пособия. Они констатируют смерть. Показывают ее. И Лариса Авакумова на них – уже не просто когда-то существовавший человек, а, скорее, объект исследования. Набор тканей с законченной историей. Препарат.
В нижнем ряду – фото Алины Браун. По той же схеме, по тому же сценарию. И в них Николай вглядывается не менее пристально, задавая все те же вопросы.
Отдельно, тоже рядом – копии снимков, которые оставил убийца. Местные спецы подчистили, насколько было возможно, посмертную фотографию Авакумовой, убрав натекшую кровь.
Неужели ради вот этих «картинок» убили девушек? Что за извращенное создание могло такое совершить?
Солнце, только еще восходящее над спящим городом, просовывает луч между штор, отражаясь на глянцевой поверхности. Оно смазывает изображение. Ему все равно.
Черный пружинисто поднимается с постели, потягивается. Утренняя прохлада приятно остужает кожу. Разгоняя кровь по венам, Николай делает несколько упражнений, чувствуя, как просыпается энергия. Мимоходом бросает взгляд на
