люди, а наполовину звери. Они прятались от войны и, как смутьяны, не скрывали своих моральных извращений, стремясь к развлечениям, быстрой прибыли или просто к авантюрам. Одним из них был и Гавра Црногорчевич, тот самый великолепный победитель в последней белградской дуэли перед войной; скандалист, избежавший мобилизации и исчезнувший в неизвестном направлении со словами «быть беде». Теперь он вынырнул из неизвестности, просто промаршировав в покинутый Белград. Ноябрьские белградские деревья стряхивали с себя последние листья, Гавра стряхнул с себя те немногие остатки совести, что еще оставались у него перед войной.
Теперь он даже и не думал продавать ваксу «Идеалин» оккупантам, быстро найдя себе новое занятие. Живо собрал компанию из «своих женщин», а на самом деле проституток — только они и не покинули город. Убил двух надоедливых типов, вмешивавшихся в его дела и дуривших головы «порядочным женщинам», тем самым показав своим хихикающим одалискам, что с ними случится, если они попытаются покинуть его и заняться самостоятельной деятельностью. Затем он начал предлагать их оккупантам, но, к своему удивлению, столкнулся с проблемами. Быстро созданная военная комендатура не запрещала проституцию, но австрийские и немецкие офицеры поначалу очень неохотно ложились в постель со шлюхами. Война еще только началась, и многие из тех, кто наряду с полным военным снаряжением волок с собой еще и балласт морали, который очень скоро будет сброшен, пока занимались воздержанием, а те, кто чуть позднее превратится в насильников, пока смотрели на себя как на семейных людей. Тут-то Гавра Црногорчевич и понял, что его публичные дома на улицах Евремовой и Бана Страхинича нужно «нарядить» в новую одежду.
В семейную — а как же иначе.
Он нашел для своих дам пристойный гардероб, а сам обрядился в самый лучший довоенный костюм, какой только нашелся в доме Пашичей на Театральной улице. Поставил несколько столов, одни покрыл чистыми белыми скатертями из белого шелкового дамаста, а другие — зеленым сукном, найденным в каком-то игорном доме. Проститутки постарше стали играть роль матерей, а он, разумеется, отца. Те, что помоложе — одна порочнее другой, их было семь или восемь, — стали дочерями, а два публичных дома были названы «открытыми сербскими домами». Э, теперь дело стало процветать. В дом на улице Бана Страхинича ходили в основном офицеры в невысоких званиях (туда Гавра посылал менее симпатичных проституток), а на Евремову улицу хаживала элита общества оккупантов во главе с комендантом города полковником Шварцем, бароном Шторком и подполковником Отто Гелинеком, который был не только клиентом, но еще и поставщиком роскошных продуктов по обоим адресам. Обо всем в каждом доме заботилась «семья»; в каждом были «мать», тоже занимавшаяся проституцией в случае наплыва клиентов, «тетка» и несколько «дочерей», но «отцом» там и там был Гавра Црногорчевич.
Он, как подлинный бигамист, обходил свое хозяйство, собирал выручку и проверял здоровье подопечных, исполнявших свои обязанности по десять раз в день. Ему было нетрудно дополнять атмосферу отдельной для каждого дома одеждой, разными шелковыми халатами и даже пользоваться, вдобавок к накрашенным усам, накладной бородой, когда играл роль «отца» в более благородном «сербском доме» на Евремовой улице.
Пока в течение первых тринадцати оккупационных дней деньги «сыпались до усрачки» (выражение Гавры), второй участник последней довоенной белградской дуэли все еще находился в старой больнице на Врачаре. Нельзя сказать, что у Джоки Вельковича не было возможности покинуть Белград. Он не входил в число нетранспортабельных больных. Джока сам остался в больнице, которую знал очень хорошо и где скрывался в подвале в ожидании новых докторов, надеясь, что они излечат его уродство. Когда полковник Грахо со своей санитарной частью вошел в больницу на Врачаре, Джока осторожно вышел из своего укрытия. Думал, что его сразу схватят, но его никто не заметил, так как больных было много, а докторов мало. Он подвинул в сторону одного стонущего раненого и разделил с ним кровать. Раненый не протестовал, и вообще не было ничего необычного в том, что двое больных лежат на одной кровати, на это никто не обращал внимания. Джоке немного мешала торопливость, так же как запах карболовой кислоты и запекшейся крови. Он не понимал ни по-немецки, ни по-венгерски, но со временем ко всему привык. Красно-белого человека никто не лечил, но он получал немного еды, как и другие. Выходить в город Джока не собирался, поэтому было маловероятно, что он встретится со своим противником Гаврой и снова вызовет его на дуэль. В создавшейся ситуации он был счастлив, как это ни странно, потому что обычно редко кто бывает доволен обстоятельствами, в которых оказывается.
Для Сергея Воронина Великая война началась и закончилась, когда он решил ввести военную коллективизацию в своем взводе на земляном валу, окружавшем Варшаву. Это произошло в то время, когда маятник войны на Восточном фронте качнулся в сторону русских. Русские войска победили немцев в сражении под Львовом и остановили вражеское наступление в Галиции. Они сдвинули фронт более чем на сто километров вплоть до грозных карпатских вершин. Польский город Перемышль оказался в осаде русской Восьмой армии далеко за линией фронта, но его немецкие защитники держались храбро, как эллины. Перемышль был на устах каждого австрийского и немецкого солдата. Это и было причиной того, что немцы пытались отодвинуть фронт назад на восток и взять Варшаву. Но русские победили в битве на мерцающей реке Висле. После этой победы в русском генеральном штабе вновь вспыхнули ссоры. Верховное командование никак не могло добиться согласия в вопросе о том, как воспользоваться этими успехами. Главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, считал, что наступать нужно на простреливаемом пространстве Восточной Пруссии, а начальник генерального штаба Михаил Алексеев отстаивал идею наступления на богатой шерстью силезской земле. По обледеневшей равнине за шерстяной пряжей…
За это время немцы перехватили русские шифрованные сообщения о предполагаемом вторжении в Силезию. Пауль фон Гинденбург надеялся повторить успех при Танненберге, ударив во фланг русских, наступавших в направлении Силезии. Так началось сражение под Лодзью в условиях ранней суровой зимы в Закарпатье. Солдаты Пятой русской армии генерала Павла Плеве совершили форсированный марш от Южной Силезии до Лодзи. Сто двадцать километров за двое суток при температуре минус десять градусов прошли пешком и студенты Петроградского университета, и крестьяне из имения под Старой Руссой. И после этих двух страшных дней у них еще хватило сил внезапно ударить во фланг немецкой Девятой армии генерала Августа фон Макензена. Немцы отступили, но продолжали атаковать Лодзь вплоть до декабря 1914 года.
В те дни небо над Лодзью
