магазинах города, в гостях у книжников. Этот Лапин собирал только стихи, и было в его собрании великое множество сборников стихотворений известных и вовсе никому неизвестных авторов. Стихотворец, не имевший сборника своего, представлен был у Лапина в вырезках из журналов, и эти вырезки аккуратно наклеивались на листы ватмана. В квартире Лапина стены всех трех комнат были заставлены полками со сборниками стихов: и толстыми книгами, и тонкими, и — тысячами пронумерованных листов желтоватого ватмана...
— Печатался некто Гарнишевский, не помните ли? Должны помнить, стихи Гарнишевского невольно входили в память, — говорил Ланин. — Сборника у него не было, но вот здесь вы увидите вырезки из еженедельников 1909—1913 годов со стихами этого поэта. Печатался — два-три раза — Леонид Б. Имя и буква. Не вы ли? Ой, не скромничайте! Хорошие стихи, доложу я вам, — одно в «Русском богатстве», другое в газете на юге. И где-то еще. Ваши стихи?
После войны я заходил в тот дом, где жил Лапин, звонил в квартиру его: мне открывали незнакомые, излишне дерзкие люди, говорили, что живут здесь около года, а кто жил раньше — этого не знают и знать не хотят. Справлялся в домоуправлении — никакого толка...
Встреча с Блоком
Было это, возможно, в середине девятнадцатого года, а может быть, чуть позже: я работал тогда в Пуокре на Морской, 15 и однажды в свободный после ночного дежурства день зашел в книжный магазин Глебова.
— Тоже продавать хотите? — спросил меня хозяин.
— Просто так, посидеть, Павел Петрович, — ответил я.
— Сидите, сидите, пока меня не прикрыли...
В самом деле, «прикрыто» было все, за исключением продовольственных магазинов, где по карточкам выдавали хлеб, воблу, пшено, селедки, растительное масло, соль и махорку. Прикрыло само время, так как, помимо самого основного и главного, нечем было торговать... Но книжные магазины еще работали, хотя их и было немного: на Петроградской стороне — Глебов; маленький магазинчик «Дома Искусств» на углу Мойки и Невского, два-три на Литейном: все они самоприкрылись незадолго до введения нэпа, а там буйно открылись и уже на долгие годы.
— Сегодня обещали принести книги от Блока, — сказал Глебов. — Или принесут, пли сам зайдет. Посидите — увидите его — ведь вы, кажется, знакомы с ним?
— Так сказать нельзя, — рассмеявшись и махнув рукой, ответил я исхудавшему от недоедания старому книжнику. — Войди вот сию минуту Блок, и поздоровайся я с ним — оп меня, наверное, не узнает, спросит, кто и откуда. Но — было такое дело, приносил я ему мои стихи, он мне всякое лестное говорил, а кому он этого не говорил? Блок человек щедрый, добрый, обидеть он никого нс обидит...
— Но и бездарного не утешит, — заметил Глебов, искоса посматривая на меня.
Мы разговорились о Блоке, припомнили, что в двадцати метрах от книжного магазина когда-то Блок учился, — здание сохранилось, и даже в классах все так же, как, возможно, было много лет назад. Чуть дальше от здания — дом № 3 по Лахтинской, где Блок жил года два. Не однажды бывал он в театре миниатюр «Ниагара», что в десяти метрах от здания Введенской гимназии...
— А я частенько встречал Александра Александровича в кондитерской Филиппова, — заметил Глебов, — это на углу Рощиинской и Большого, три минуты ходьбы от меня. И в ресторане Чванова не однажды — рядком с кондитерской Филиппова, и почти всегда вместе с Пястом
стояли у буфета с рюмками водки в руках... И не столько пили, сколько спорили — все никак не могли влагу в рот опрокинуть!
И все это, подумал я, ла пространстве одного квадратного полукилометра. Большой проспект вошел в биографию Блока не только территориально, но и чем-то значительно большим, серьезным...
Книги принес сам Блок — два тяжелейших в обеих руках пакета. Рывком приподняв их на уровень груди, Блок только что не выпустил из рук непомерную тяжесть, ловко поставив книги на ту часть прилавка, которая приподнималась, когда нужно было пройти за кулисы магазина.
— Тут далеко не все, что обещал, — сказал Блок и сел на табурет рядом со мною. Я отодвинулся далеко в сторону, жадно разглядывая профиль дорогого, самого любимого из всех современных поэтов. Щеки его ввалились, робкая седина тронула впеки, подбородок настоятельно просил бритвы. Но голову свою Александр Александрович по-прежнему держал высоко и гордо и даже неподвижно, как изваяние, а когда говорил или отвечал на вопросы, то голос его был глух, но внятен. Блок дышал тяжело и часто.
Глебов сказал, что Александр Александрович напрасно беспокоился, было кому съездить за книгами, да, кстати, и денег сейчас в кассе кот наплакал...
— Мне необходимо совсем немного, по остро необходимо, — делая ударение на предпоследнем слове, сказал Блок и, усмехнувшись, повторил его.
— Подумать только — книги свои продаю! А давно ли покупал их, и даже у вас, Павел Петрович! — прежним своим музыкальным голосом проговорил Блок. — Вот никогда не думал... Ну, мало ли что могло произойти — смерть от разрыва сердца на улице, могли убить, под трамвай мог попасть, на сцене Гамлета сыграть, но чтобы...
Он горько улыбнулся, вздохнул, из коробки, похожей на папиросную, достал окурок, закурил его, поднял голову, пустив дым к потолку.
— Придет время, Александр Александрович, и вы снова будете покупать у меня книги, — утешительным топом произнес Глебов. — К тому времени сколько книг выйдет!
— К тому времени... — страдальчески проговорил Блок и даже черты лица его вдруг изменились: морщины стали глубже, взгляд опечалился настолько, что Глебов, не выдержав, отвел взгляд свой от глаз Блока.
— Так вот, — после долгой паузы, привставая с табурета, обратился Блок к Глебову, — мне крайне нужно иметь хотя бы... — и он очень тихо назвал нужную ему сумму.
Я поклонился Блоку и Глебову и вышел из магазина.
Месяца два или три спустя было закрытое собрание поэтов и прозаиков в Доме Искусств. В тот день Костя Ватинов познакомил меня с Сергеем Колбасьевым, начинающим стихотворцем и прозаиком, и я, еще не имея права присутствовать на собраниях «признанных» писателей, так как еще не состоял членом Союза поэтов, — «по знакомству» двух действительных членов Дома Искусств прошел в соседнее зало, где меня представили сразу двум уже известным не только в Петрограде поэтессам — Ирине Одоевцевой и Нине
