как колодезный журавль, а рядом — предупреждающий знак и светофор. Черные головки светофора, похожие на глаза игрушечного робота, поочередно мигали красным, и через раскрытое окно доносился негромкий мелодичный звон. Лендкрузер остановился совсем; я тоже опустила окно и увидела Сережину машину, застывшую перед самым въездом на рельсы.
— Открыт же шлагбаум, — сказала я, и папа тут же схватил микрофон и крикнул в него:
— Серега, чего стоим-то?
— Погоди, пап, — сразу же сказал Сережа, — красный же, тут видно хреново, еще под поезд въедем… — Закончить фразу он не успел, потому что дверь показавшейся мне вначале необитаемой железнодорожной будки внезапно распахнулась и два человека, вышедшие оттуда, быстрым шагом направились в нашу сторону.
— Ходу, Серега! Аня, поехали быстро, — закричал папа, но все мы — даже Леня, не участвовавший в переговорах, уже успели увидеть бегущих к нам людей, нажали на газ и дернули с места почти одновременно — так быстро, что я чуть было действительно не въехала в сверкающий Лендкрузеров зад.
Не снижая скорости, мы проскочили еще какие-то деревеньки, и паника начала отпускать меня, только когда неприятный переезд остался далеко позади, и по обеим сторонам дороги снова выросла черная непрозрачная стена деревьев, казавшаяся теперь гораздо дружелюбнее оставшихся за спиной затаившихся поселков — настороженно светящиеся окошки, пустые улицы, разбитые продуктовые ларьки. Я нашарила сигарету и закурила, порадовавшись, что руки мои не дрожат.
— Хорошее место для засады, — сказал папа Боря в микрофон, — надо будет иметь в виду на будущее.
— Да, придумали отлично, — отозвался Сережа, — хорошо еще, не сумели шлагбаум опустить и поднять блоки — шлагбаум я бы снес, конечно, а вот через железки эти никто бы из нас не перепрыгнул, даже Леня на своем понтовозе.
— Может быть, это была никакая не засада, — предположила я неуверенно, вспоминая, что в руках у людей, выскочивших из будки, ничего не было — ни оружия, ни палок, — мы же не знаем точно.
— Конечно, — легко согласился папа, — может, они просто сигарет надеялись стрельнуть. Только я не стал бы проверять, Анюта, ей-богу, не стал бы.
Ощущения безопасности, возникшего у нас, пока мы двигались сквозь ночной, необитаемый лес, к сожалению, не хватило надолго — не успели мы проехать и десяти километров, как вдалеке снова забрезжил электрический свет. Люди, люди, думала я, с тоской оглядывая дорогу, как же вас везде много, как кучно, как тесно вы живете, и никуда не убежать от вас, как бы далеко ты ни уехал. Интересно, есть ли в нашей средней полосе хоть одно место, где вас нет — нет совсем, чтобы можно было просто бросить машину на обочине и уйти в лес, и остаться там, не боясь, что кто-то увидит твои следы или дым твоего костра — и последует за тобой. Кто придумал это правило — жить окном — в окно, дверью — в дверь, кто решил, что так безопаснее — как будто люди, такие же, как ты, живущие рядом, не превращаются в злейших твоих врагов, если у тебя есть что-то, что им действительно очень нужно. Мы в дороге всего несколько часов, а меня уже мутит от мысли, что придется проезжать насквозь еще одну деревню, еще один переезд, когда не хочется даже смотреть по сторонам — и не можешь не смотреть.
Наверное, я вздохнула или чуть сильнее нажала на газ, потому что папа, тоже смотревший в сторону неотвратимо приближающихся огней, произнес:
— Ну-ну, Аня, там ничего страшного, обычная деревня, небольшая, кажется, это Нудоль — нам даже не нужно ее проезжать насквозь, она в стороне, теперь до самого Клина будем ехать спокойно.
— Мы поедем через Клин? — спросила я, холодея, — мысль о том, что нужно будет проехать сквозь город — какой угодно город, внушала мне ужас. — Мы же хотели объезжать города стороной?..
— Ну какой это город, — ответил папа, — не больше микрорайона московского. Я думаю, там все еще нормально — мы должны успеть. Понимаешь, Аня, это как волна — она движется за нами, и чем скорее мы проедем, тем больше у нас шансов, что она нас не накроет. У нас нет ни времени, ни топлива для того, чтобы плутать по проселочным дорогам — к тому же совершенно не факт, что они безопаснее. Сейчас самое главное — скорость, и чем скорее мы исчезнем из Московской области, тем лучше для нас. А впереди у нас — Тверь, — добавил он, помолчав, — ее вообще никак не объедешь, там же Волга.
Пока он говорил, я немедленно вспомнила кадр из фильма — зажатые между домами, заполненные перепуганными людьми гудящие автомобили, а за ними стремительно надвигающаяся серо-стальная, высокая — выше окружающих улицу небоскребов — и тяжелая, как бетонная плита, стена воды, увенчанная шапкой седой пены. Волна. Если мы не поторопимся, она накроет нас — несмотря на наши быстрые машины, ружья, припасы, несмотря на то что мы точно знаем, куда именно едем, — в отличие от тех, кто остался на месте и ждет чудесного избавления — и не получит его, и погибнет под ней, и от многих других, которых эта волна, показавшись на горизонте, вынудит сорваться с места и бежать наугад, без подготовки — и потому тоже обреченных на неудачу. Подумать только, раньше я любила такие фильмы.
Рация под моим правым локтем зашипела и сказала:
— Заправка, Аня, посмотри — по левой стороне, работает заправка!
— Притормози-ка, Сережа, — немедленно отозвался папа — но Сережа и так уже останавливался, за ним, вспыхнув красным, замедлился Леня, а я немного проехала вперед, чтобы поравняться с Лендкрузером, и опустила пассажирское стекло.
— Вижу, вижу, — крикнул нам Леня, — что мы встали?
— Давайте поглядим сначала повнимательнее, — сказал папа, — а ты, Ленька, не вздумай выскакивать опять из машины, как на день рождения, понял? Надо осмотреться.
Очереди никакой не было — да и откуда ей было взяться здесь, учитывая опустевшее шоссе, молчащий радиоэфир и зловещий переезд, оставшийся позади, — чужих, кроме нас, на трассе не было, а местные жители, наверное, просто не рисковали соваться за бензином сейчас, в темноте. Заурядная придорожная заправка в поздний час — мирно светящаяся синяя с белым вывеска, пара заночевавших грузовиков, три легковых машины с включенными фарами
