А Левандовская молодцом — держится. Но, судя по голосу — из последних сил.
— Я сейчас буду, — бросил Герман в трубку, сунул телефон в карман и быстро зашагал к стеклянным дверям торгового центра.
* * *
Она заметила его сразу. Стремительная походка — Марьяна вспоминала, как точно так же он стремительно входил в свою приемную тогда… Господи, это было как будто в другой жизни. Спокойной. Безопасной. И почему Марьяна не сказал Тимуру «Да», когда он предложил сам написать этот чертов материал про Тамма. Сейчас бы этого всего не было…
Марьяна смотрела на подходящего Тамма. Его идеально остриженные волосы были сейчас взъерошены, короткое пальто распахнуто, под ним был синий джемпер. Джинсы. Кроссовки на ногах. Какой-то совсем другой Герман Тамм. Марьяна цеплялась взглядом за любые детали, а в голове метрономом стучали вопросы: «Это ты? Это ты?! Это твои люди разгромили мою квартиру?! Это ты хотел меня напугать? Так напугал! Мне очень страшно! Но зачем ты теперь здесь? Это ты? Это ты? Это ты?!».
А когда он подошел, Марьяна, всхлипнув, уткнулась ему в кашемировое плечо. А когда он обнял и прижал к себе — оказалась в шаге от первого в жизни обморока. Голова кружилась очень сильно, и Марьяна так же сильно прижималась к твердому мужскому телу. Подержи меня так, пожалуйста. Очень кружится голова. И в обморок я падать не хочу.
* * *
Когда она вдруг качнулась к нему и прижалась, Герман обнял ее. Как давно не обнимал женщину. Как вообще давно никого не обнимал. Он стоял, прижимал к себе Марьяну и, как дурак, пытался вспомнить, когда он кого-то в последний раз обнимал. Наверняка, это был Костя, но когда это было, сколько лет назад?
А сейчас он обнимал женщину. Он сразу же и рефлекторно обнял ее. Обнял тем самым движением, которым мужчина обнимает женщину, которую берет под свою защиту. Оказывается, он это помнил.
Как же далеко ты залезла в мою жизнь, Марьяна Левандовская. Только злости уже не было. Он смотрел в ее светловолосую макушку, чувствовал, как она слегка дрожит — и не находил в себе ни капли злости. Вот тревога — тревога была. Что-то начбез не звонит. Долго они. Неужели нашли что-то? Или какая-то внештатная ситуация? Но в любом случае стоять здесь смысла нет.
Герман опустил руку и нашел ладонь Марьяны.
— Пойдем.
И она пошла. Молча. Не задав ни одного вопроса. Только в руку его вцепилась намертво.
Чудеса.
* * *
Начбез позвонил, когда они сели в машину.
— Все чисто, Герман Гергардович.
— Чисто? — уточнил Герман. — В квартире чисто?
— Так точно. Разгромить разгромили, но ничего не подбросили, — Герман едва слышно выдохнул, а начбез продолжил: — Полицию подключаем?
— Не надо. Замок новый врежьте.
— Ключ куда привезти?
— Никуда. Завтра. До завтра отбой. Завтра в десять собираемся и будем думать.
— Понял.
Машина медленно тронулась с места. А Герман чувствовал, что так же медленно, но неуклонно развязывается, отпускает напряжение.
Как же быстро они сработали. Черт. Недооценил Герман степень угрозы. Ну да, для него лично вся эта история не представляла никакой угрозы. Если бы кое-кто очень несвоевременно не начал копаться в этой истории. А если это не совпадение? Могла ли Левандовская делать это по заказу… кого? Кого-то, кто хочет потопить Максимова? Так у него и так рыльце настолько в пушку, что и без Левандовской справятся. Или нет? Герман покосился на сидящую в пассажирском кресле Марьяну. В свете мелькающих огней уличного освещения и реклам ее лицо было очень бледным, а глаза широко раскрыты и смотрели куда-то перед собой. Она напугана, и такой страх не сыграешь. Что, не ожидала, что в этой игре ставки настолько высоки? Или и в самом деле вляпалась по своей женской дурости, не понимая — во что именно?
Зазвонил телефон. Герман бросил взгляд на экран — и включил громкую связь.
— Костя, у нас все в порядке.
— Точно? Где Марьяна?
— В машине. Со мной.
— Правда? — голос сына все еще звучал недоверчиво. И по-прежнему взволнованно
Машина остановилась на светофоре, и Герман повернулся к Марьяне.
— Скажи что-нибудь, видишь, ребенок волнуется.
— Я не ребенок! — возмутились динамики голосом Кости.
Марьяна несколько раз моргнула. Потом прокашлялась.
— Костя, привет, — неуверенно произнесла она. — Я тут, да. С твоим отцом.
— Отлично! — выдохнул Костя. — Пап, я приеду?
— Ни в коем случае. Уже поздно, все устали. Все оставляем на завтра. Сейчас ложись спать.
— Мне не пять лет, чтобы отправлять меня спать!
— Хорошо. Тогда иди, готовься к семинару.
— У меня нет завтра семинара!
Герман покосился на Марьяну. Ну, чего ты молчишь, скажи что-нибудь!
— Костя, все хорошо, правда, — она говорила уже увереннее. И в ее голосе не было ни одной интонации, которая бы указывала на то, что она разговаривает с мужчиной. Нет, она говорила с Костей успокаивающим тоном. И в самом деле как с ребенком.
Вот и отлично. — Со мной все в порядке. А сейчас нам всем и правда, лучше… отдохнуть.
— Хорошо, — после паузы ответил Костя. — Пап, с человеком твоим что делать?
— Эту ночь пусть проведет у тебя. На всякий случай. Завтра посмотрим.
— Хорошо.
Костя отключился, и какое-то время было тихо. Герман наслаждался этой тишиной. Этой передышкой. Завтра надо будет думать, решать, звонить, вести переговоры. Но на сегодня — все. Костя дома, в безопасности, с надежным человеком. Эта чокнутая женщина — тоже в безопасности. Потому что душить ее Герман как-то передумал. Хотя… чуть-чуть придушить — может быть. Когда она будет голая. В постели. Под ним.
Черт! Как он дошел до таких мыслей?!
— Это вы, да? — вдруг тихо произнесла она.
— Это я.
Она неожиданно всхлипнула. Герман повернул голову и бросил быстрый взгляд на Марьяну. Глаза блестят, губы и подбородок дрожат. Так, что это? Отложенная реакция на стресс?!
— Да, это я, Герман Тамм. Что не так?! Что я должен был ответить — что я Махатма Ганди?!
— Но… это ведь… это ведь не вы… или вы… вы стоите… за разгромом моей квартиры?!
Герману уже хотелось закатить глаза, но надо было смотреть на дорогу. Поэтому он лишь фыркнул. И лишь потом на всякий случай добавил вслух:
— Конечно, нет. Что за бред?
— А что я должна была подумать?!
— Надо было просто подумать. Это полезно. И правильный ответ придет сам собой.
Она сердито засопела.
— Вы сказали, что в моей квартире чисто. Сказали, когда говорили по телефону. Это же вы про мою квартиру говорили? Что значит — чисто?!
