пахнет и дымом.
Зотов остро пожалел, что ничего вкусненького не прихватил. Не подумал, дурак.
– Ну играйте, – он погладил успокоившегося пушистого живоглота и направился к высокому, дощатому сараю. Сестренка брата не видела. Значит, Валька или действительно дома не был, или мать спрятала хорошо. Нет, это, конечно, форменный бред. Если Горшуков убил особиста и выкрал тетрадь, какой смысл ему дома сидеть? Он уже на пол пути в брянское гестапо, там за списки личного состава партизанского отряда озолотят. А если быть честным, то нималейших фактов Валькиного участия в убийстве нет. Скорее всего чистой воды совпадение.
Мальчонка старосты увязался за ним, восхищенно рассматривая автомат на плече и сияя довольной, беззубой улыбкой. Зотов приоткрыл скрипучую дверь. Ага, сеновал. Свет сочился сквозь частое сито щелей узкими полосами, окруженными мириадами вьющихся в танце пылинок. Под высоким потолком осы навили бумажные гнезда. Сена, понятно, осталось немного, в дальнем углу свален ворох едва по колено, приткнутый вилами на длинном, захватанном до гладкости черенке. На полу травяная труха и мышиный помет. Спрятаться тут смог бы разве Гудини.
Зотов обошел дом, поглазел на вскопанный огород с нелепым соломенным чучелом и зацепился взглядом за погреб. Чем черт не шутит?
Изнутри дыхнуло стылым холодом, разрытой могилой и свежей землей. В сырую полутьму уводили осыпающиеся ступеньки. Солнечный свет застыл на пороге, не решаясь проникнуть в распахнутое чрево подвала.
– Боязно, – поежился Володька. – Не ходи туда, дядь.
– Надо, – пожал плечами Зотов. – Покараулишь?
– А взамен? – оживился пацан. – Дашь автомат поделзать?
– Подумаю.
–Обманешь, – насупился мальчик. – Знаю я вас. Ну иди, подозду. Только, чул, езли схватит тебя кто в темноте, ты погломче кличи, чтобы я убезал.
– Обязательно, ты только не подведи, – Зотов, надежно укрепив тыл, начал спускаться. На полпути остановился и с тревогой посмотрел на застывшее позади световое пятно. По спине пробежала мелкая, противная дрожь. Самый кошмар, если дверь захлопнется порывом ветра или сама по себе, и ты окажешься один в этой липкой, осязаемой темноте. А за шиворот непременно свалится огромный паук. Плесневелая паутина стелилась вдоль отсыревших стен и по потолку неопрятными, рваными клочьями. Ступеньки закончились неожиданно, и Зотов едва не навернулся башкою вперед. Глаза привыкали к мраку. Проступили полки и деревянные кадушки, прикрытые крышками. Пахло свежей грибницей и остро-пряным ароматом перепревшей капусты. Никаких признаков обитания. Чего и следовало ожидать. Зотов спешно покинул подвал и выскочил на теплое солнышко.
– Никто не кусил? – с плохо скрытым сожалением спросил сынишка старосты и присоединился к Верке, добавив головной боли котеночку Ваське. В соседнем дворе куры копошились в пыли. На синем небе плыли кустистые, белоснежные облака. Не было войны, не было крови, не было страха. Играли дети. Кружил жаворонок. Жизнь словно не перечеркивала огненная, смердящая трупами полоса. Зотов давно отвык от этого ощущения покоя и неги. Хотелось сбросит куртку и сапоги и пройтись по траве босиком, хотелось запаха свежего сена и парного, теплого молока. Хотелось в жаркую баню, с пивом и вениками. Хотелось весны, радостно и упоенно обнимающей тихую, пригревшуюся на солнце деревню посреди бескрайних русских полей. Да хрен там…
– Немцы! – резанул прогретый воздух истошный крик, – Виктор Палыч, немцы!
По улице вихрем несся расхристанный и необутый Колька Воробьев, размахивая руками и заполошно оглядываясь через плечо.
Нет, все-таки черная полоса, – Зотов схватился за автомат. Бывает такое, когда все идет наперекосяк.
– Немцы! – выдохнул подбежавший Колька и схватился за бок.
– Где?
– На дороге, за деревней, – Колька махнул рукой. – Мамка велела огурцов с кадки принесть, только вышел, смотрю, едут суки. Бронемашина с пулеметом, а за нею грузовики! Много!
Из дома с адским грохотом выскочил Шестаков.
– Колька немцев заметил, – сообщил Зотов. – К реке нужно отходить, к лодке.
– Не дури, не успеем, побьют, как цыплят, – спокойно отозвался Степан. – Тута схоронимся, авось пронесет.
– Я за огурцами пошел в погребушку, а они… а они…, – захлебнулся Колька.
– Винтовка твоя где, холера? Огурцом стрелять будешь? – злобно пресек Шестаков.
Воробей спохватился, глянул растерянно, дернулся к дому.
– Куда, щенок шелудивый? – окрысился Шестаков и лязгнул затвором. – В кусты дуем, авось переждем.
– В сарай тикайте, – встрял в разговор староста, тыча корявым пальцем на сеновал. Небритая щека нервно задергалась, лицо украсил страшный оскал.
На улицу выскочила Матрена, прижала дочку к себе. Послышался мерный, пока еще далекий, моторный гул.
Шестаков указал взглядом на мальчишку. Зотов все понял и, чувствуя себя последним из подлецов, взял пацана за ладошку. Володька испуганно дернулся к папке.
– Ты, сыночек, ступай с ними, ступай, – староста улыбнулся через силу, в глазах поселилась обреченная пустота.
Мальчонка закусил губу и подчинился отцу. Гул моторов усилился, разрезая сонную тишину. Они влетели в сарай. Зотов плотно закрыл дверь, понимая, что сам себя загоняет в ловушку.
– Приглядывай за малым, – он перепоручил Володьку Кольке. Воробьева заметно трясло. Зотова, впрочем, тоже. Спокойным остался только ребенок, во всю глядящий ничего не понимающими, широко распахнутыми глазенками. Шестаков, как всегда невозмутимый и деятельный, проверил заднюю стену на крепость, попробовав отбить доски ногой. Молодец, запасной выход не помешает.
– Не предаст староста? – поинтересовался Зотов, облизывая внезапно пересохшие губы.
– Резону нет, – философски отозвался Степан, отступил на шаг и ударил прикладом. В стене образовалась дыра, за которой виднелись сноп подгнившей соломы и сухие крапивные заросли. – Продаст немчуре, те ему благодарственную бумагу выпишут да килошник зерна, а мы кутенка удавим, а партизаны его самого потом кончат.
– Палтизаны? – оживился Володька. – Дяденьки, вы палтизаны?
– Самые настоящие, – подтвердил Зотов.
– Я тозе палтизаном буду, – гордо заявил Володька. – А батянька мне не велит. Но я все лавно к вам сбегу!
– Ты подрасти, мы тебя возьмем обязательно, – совершенно серьезно сказал Зотов. – Винтовок у нас навалом.
Володька польщенно заулыбался и выпятил впалую грудь, в мечтах представляя себя с винтовкой на красавенном коне, как усатый товарищ Чапаев в кино.
– Винтовка, – простонал Колька и звучно хлопнул ладонью по лбу. – Мамочки мои.
– Ты чего? – нахмурился Зотов, предчувствуя самое нехорошее.
– Винтовку дома оставил, у крыльца прислонил.
– Дурак идиотский, – Степан заухал из
