иначе-то? — пожал плечами Дален.
Отойдя от толпы, мы уселись, и Дален поставил промеж нас котелок. Достав свою ложку, я зачерпнул горячей и пахучей каши. Подув на нее, я закинул в рот. Ммм.
— Это чем еще воняет? — раздался крик, я аж кашей чуть не подавился.
Оглянувшись, увидел, как какой-то мужик пинает тело Тишило.
— Это что еще за гниль, на кой этот мусор приволокли?
У парней заиграли желваки, да и взгляды стали совсем недобрыми. Думаю, и у меня такой же вид.
Мы по вскакивали, да и вокруг нас начала образовываться толпа ребят, с которыми мы проделали этот путь, несли Тишило и делили тяготы.
Парни молчали.
— Бля-я-я, слово предоставляется дядюшке Кащею, — только и смог я тихонько протянуть, пытаясь успокоить зарождающуюся злобу.
— Дядя, — я постарался вложить в это слово все свое омерзение к этому человеку.
— Ты по что Тишило забижаешь? А? Он тебе чем помешал, али думаешь, что мертвые сраму не имут, ты что удумал-то?
— Чего? Ты что, соплежуй? — взревел мужик. — Совсем вас наставники распоясали, так со старшими разговаривать, так я поучу!
Лук уже давно был в моих руках. Раз, и тетива на нем, два, и стрела наложена. Эх, жаль, мало стрел осталось.
— Ты кто такой, чтобы меня учить? Я с тобой из одного котла не хлебал и возле одного костра не спал, так и в бою с тобой не был. Ты кто такой, что удумал нас учить и говорить о том, кто кого распоясал? — меня несло. — А вот Тишило был, был он с нами в бою и спас друга своего, грудью прикрыл своей. И он здесь, как и мы, прошел испытание, он на наших плечах его прошел.
— Да как ты разговаривать так посмел, ерохвост[4], на кой вы его притащили?
— Там и его бросить надо было, товарища, на поживу зверью? Словами я разговариваю, как прошедший испытание, я и все, здесь находящиеся. Мужи мы.
К мужику, который пинал труп Тишило, подошел другой, старше и солиднее. С бородой, заплетенной в косу, и с боевым топором за поясом. На мой взгляд, он был старше сорока, может, и по более. Он положил руку, успокаивая мужика, который весь покраснел и готов был вот-вот сорваться в мою сторону, дабы призвать к ответу за слова, которые он посчитал оскорблением.
— Охолоните оба, ишь, распетушились. А ты убери лук, не след оружие на своих поднимать.
— Свои? — в моем голосе так и звучала ирония.
— Рядом с вами лежит мертвый Тишило, он свой. Он жизнью свою отдал, пожертвовал ею в бою, он не увидит свет солнца, он не возьмет в руки своего первенца, он не пойдет с нами в бой больше. Те, кто рядом со мной, — я обвел рукой парней, — те несли его на плечах. Они свои. Ты не пинаешь мертвого и не оскорбляешь, ты свой, а он какой свой? Чем ему Тишило помешал-то, за что он его так?
Над берегом плыло молчание. Почти весь народ находился рядом и слышал мои слова. Они думали. А ты, дядя, выкручивайся теперь, как хочешь, явно за мужиком слава пойдет о поругании мертвых, недобрая слава, не знаю уж, кто он тебе.
— Так и хоронити, а вы что, начали животы набивать, ишь какие, — ответил он.
Спорить сейчас, наверно, лишнее, только испорчу о себе впечатление. Так что я лишь молча кивнул и снял с лука тетиву, а после все-таки ответил:
— Займемся.
Мужчина развернул своего товарища, а после и сам развернулся пошел к ладьям. Спустя пару шагов повернулся вновь к нам и заговорил:
— Молодец! А ты чьих будешь? А то уж больно лико знакомо.
— Яромир я, свободный муж, сын Велерада, внук Деяна и правнук Рознега.
— О как! Знаком с твоим прадедом. Да и деда знавал: ох и лютый был Деян в бою, да и в жизни, за то и погиб, — отвернувшись и придерживая за плечо своего товарища, отправился к ладьям.
Тяжко вздохнув, обвел взглядом ребят, которые собрались подле меня. Многие выбрасывали камни, которые до этого подняли.
— Ох и выдерет меня тятя[5], — грустно пробормотал рядом стоящий Гостивит.
— Ага, выдерет, — таким же тоном добавил Дален.
И после их слов я понял, что они правы. И меня Велерад тоже выдерет за такое действо. Вновь грустно вздохнул, что ж, бывает.
— Ну что, обряд для Тишило готовить будем, — пересилив себя и отогнав мысли о будущем наказании, обратился к ребятам.
И понеслась подготовка. Сбор дров для костра и камней, дабы обложить и сделать подобие лодии, в которой будем сжигать тело Тишило.
В процессе подготовки погребального костра явились наставники, ведя пару ребят, которые не были расторопны и попали к ним под руку.
Валуй сразу начал выяснять, что произошло, и после услышанного, разглядывая гоблина, под нашими весьма недружелюбными взглядами согласился, что Тишило прошел испытание и достоин почестей. Для нас это было важно.
Вечер, солнце садится за горизонт.
Тишило покоится на большой куче дров, с меня высотой, и это все обложено камнями в форме лодии. Дрова пропитаны маслом, чтобы быстрее разгорелись. Долго думали с ребятами, кому доверить поджечь: Далену которого спас Тишило, или его другу Крою. Решили, что пусть все-таки будет Крой. Столько лет дружили, и один друг проводит другого.
Крой выхватывает факел из костра. Шаг, еще шаг и подносит к дровам, разжигая, а после и бросает. Огонь постепенно разгорается, и вот — почти до небес. Тишина.
Кто-то из ребят начинает плач[6], воинский плач, и его подхватывают все стоящие на берегу балтийского моря.
Через пару дней у нас будет посвящение богу и принятие его благословения. Надеюсь хоть там, все спокойно пройдет.
[1] Гадкий, вонючий.
[2] Оно же балтийское, оно же свебское (немецкое название) восточное море (шведское название).
[3] Балиха — каша из ячневой муки которую едят с поджаренным салом или вяленным мясом.
[4] Задира, спорщик.
[5] Папа, отец, батя.
[6] Плач — определенная форма песни. Самым известным плачем, на данный момент это плач Ярославны.
Глава 8
Возле града именуемого Устка, в священной роще, где и расположилось капище бога Триглава, собралась огромная толпа людей в праздничных нарядах с вышитыми на них различными символами, выделялась только кучка молодых ребят. Одежка на них была поизносившаяся, и вид они имели усталый, вот только стояли, гордо выпячивая грудь, и каждый из них улыбался и был доволен собой.
Стоя поодаль от основной толпы, я наблюдал, как на привязи
