если тов. Капустина каким-то образом связан с новым председателем, поэтому позволил себе столь отчаянную смелость, которую раньше, при Ситникове позволить не мог.
После зачитывания моего письма, тов. Иванов, на которого я не должен был обращать внимания, неожиданно подошел ко мне и пообещал дать указание, чтобы вопросы из письма были обсуждены на партсобрании и по ним было бы вынесено принципиальное коммунистическое решение. Ничего из этого сделано не было. Тов. Иванова с тех пор я на партсобраниях не встречал. Может статься, что к партии он не имеет никакого отношения. Партбилет он мне не показывал, а спросить я не подумал. Да и вообще внешность его произвела на меня странное впечатление. Выглядел он как человек не внушающий политического доверия. Больше я его не видел. Однажды только, это было в январе 1949 года, когда я шел с работы домой, на узкой тропе со мной повстречался человек, который толкнул меня плечом и, не извинившись, прошел мимо. Мне показалось, что это был тов. Иванов, но поручится не могу.
После этого тов. Капустин и Шишкин, к которым присоединился и тов. А. Яковлев, назначенный на место Юрновского, затеяли против меня травлю, которая продолжается до настоящего времени.
В мае 1950 года в повестку закрытого партийного собрания первичной парторганизации Зайковского района было намечено обсуждение постановления «О мерах подъема сельского хозяйства», принятого на февральском пленуме ЦК ВКП(б) 1947 года, на деле же обсуждали «мое поведение». О постановлении пленума не было сказано ни слова. По предложению тов. Капустина в повестку был принят мой частный вопрос. В течение двух дней меня буквально допрашивали относительного моего позапрошлогоднего письма товарищу Ситникову. Казалось бы, после такого хоть кто-либо должен был объявиться из облисполкома. Никого! В конце собрания единогласно постановили – объявить мне строгий выговор с предупреждением «за близкие отношения с кулацко-капиталистическими элементами». Кроме как вопиющей нелепостью я все это безобразие, включая и партсобрание, назвать не могу.
Правда, я действительно был знаком с Н. Андроновым, арестованным еще в 1935 году за хищение социалистической собственности по закону «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» от 7 августа 1932 года, принятого по личной, Вашей инициативе, товарищ Сталин. Закон, безусловно, важный и нужный, укрепивший основы нашего общества и сделавший социалистическую собственность священной и неприкосновенной. Товарищ Андронов работал в нашей местной артели «Гвоздарь», где случайно и по недосмотру присвоил себе два десятка гвоздей, после чего был осужден по закону от седьмого-восьмого и отсидел три года. Я виноват в том, что не сумел разоблачить его и взял на работу продавцом в магазин, заведующим которого до недавнего времени являлся. Однако, на основании этого просчета с тов. Андроновым обвинять меня в связи с кулацко-капиталистическим элементом это уж слишком даже для Зайковской партячейки. Газеты я читаю свободно, книги трудные – чуть менее свободно, а обыкновенные – читаю запросто и понимаю разницу между кулаками-капиталистами и расхитителями социалистической собственности. И в марксизме-ленинизме за время состояния в партии насобачился, знаю, что кулаков мы еще в 1937 году ликвидировали как класс.
С чем я остался после того памятного партсобрания? С чувством горечи и недоумения. Речь, которую я произнес в свою защиту, выслушали без интереса и во внимание, конечно, не приняли. Я изнурился, охрип, а тов. Капустин и его прихлебатели всю дорогу, пока шло заседание, играли со мною в «торжество Фемиды».
Вы уж простите меня, но при всей скромности, я утверждаю, что если по отношению ко мне можно выдвигать обвинения в формализме, а моих родственников клеймить подкулачниками, то кто-то тут не в себе: или я, или тов. Капустин. Я еще тогда хотел предложить написать коллективное письмо лично вам, товарищ Сталин, с просьбой разобраться в сложившейся ситуации, но потом подумал, что наверняка у вас нет времени заниматься подобной ерундой. Столько великих дел требуют немедленного Вашего внимания. Однако, невыносимость моего положения, вынудила меня побеспокоить Вас. В моей человеческой судьбе Ваш ответ имеет немаловажное значение. Он мне нужен как вода и воздух, так как я хочу работать и служить партии, а верхушка Зайковской райпотребкооперации этому препятствует.
Наложенное на меня партийное взыскание жгло меня каленым железом от своей несправедливости. Особенно, когда после собрания заведующий райзаготконторой и по совместительству секретарь нашей парторганизации тов. Прянишников подошел ко мне и рассказал, как его и других перед собранием натаскивали. Ближайший друг тов. Капустина, тов. Аллен заявил ему, что Данилов, то есть я, должен быть уничтожен за письмо, которое он послал товарищу Ситникову, и если кто не согласен с этим, то пусть на собрание не является. Вот они и уничтожали. Чуть было не погубили меня! Дальше было не легче.
Через месяц в магазин ко мне пришла внеплановая ревизия и нашла недостачу в 4279 рублей и 54 копейки, после чего с должности завмага меня уволили. Товарищ Капустин разрешил возместить ущерб и пообещал не давать делу хода, объясняя это тем, что состоящих в партии нельзя судить как мелких жуликов, каковым, по его мнению, я и являюсь. «Мелкий жулик и подсадная утка», – бросил тов. Капустин мне в лицо и сплюнул на пол. Такой ли уж это пустяк, товарищ Сталин, обозвать человека уткой и плеваться при этом, словно ты не в помещении находишься, а на бульваре гуляешь?
Мне очень бы хотелось оформить письменно свои впечатления от сношений с тов. Капустиным. и отправить их новому председателю облисполкома тов. Николаеву, но я боюсь, не будет ли мое письмо неверно истолковано и не верней ли будет писать в комиссариат государственной безопасности Свердловской области, его начальнику товарищу Н. В. Суркову? У меня много что есть рассказать компетентным органам. Но боюсь поторопившись, не сделать хуже. Не хотелось бы. Как бы Вы поступили на моем месте товарищ Сталин? Сделаю, как Вы скажете!
С тех пор как меня уволили, я продолжаю работать, но высоким заработком похвастаться не могу. На руководящие должности меня не принимают – тов. Капустин раструбил по всему свету о моей так называемой недостаче – приходится перебиваться случайной физически трудной работой. Мне, человеку с умственной специальностью, делать это крайне тяжело. Здоровье подорвано, существование отягощено долгами, семейная жизнь – у меня супруга и дочь полуинвалид – пришла в полное расстройство.
В октябре прошлого года мне пришлось лечиться в санатории. В течение этого времени тов. Капустин и тов. Аллен распускали слухи для опошленного, извращенного толкования моей прошлой работы в магазине и в партии. По городам и
