же поспорить.
- Хочешь испытывать судьбу - делай это не на моей стене, - ещё более строго произнёс Юстинианис. - Я не желаю объясняться с твоим отцом, если тебя подстрелят.
Яннис вдруг понял, что очень рискует. Сейчас Юстинианис запретит ему приходить к стенам даже в темноте. Запретит совсем. И не изменит решение. Не такой это человек.
- Я... я больше не буду, - запинаясь, проговорил мальчик. - Клянусь!
Начальник генуэзцев смягчился и, кивнув тому, кто продолжал держать Янниса за шиворот, сказал, причём на греческий:
- Ладно, Нуто, отпусти его. Нам с этим лучником надо закончить одно дело.
Мальчик, почувствовав свободу, всё же наклонился, чтобы подобрать с пола стрелу, но вдруг замер, увидев вещь, однозначно подтверждавшую слова Юстинианиса о том, что окна в башне простреливаются. На каменных плитах пола лежала ещё одна стрела! Но выглядела она совсем не так, как те, которые, связанные пучками, лежали в углу. И наконечник, и оперение - всё было другое! Хоть Яннис в этом не разбирался, но тут же понял, что стрела турецкая. А главное, что заставило так думать, это небольшой кусочек бумаги, плотно обёрнутый вокруг древка и привязанный к нему.
Предводитель генуэзцев и его помощник Нуто, увидев турецкую стрелу, насторожились, а Яннис просто оцепенел. Он вряд ли испытал бы большее потрясение, если бы эта самая стрела просвистела у него рядом с ухом. Оказалось, что враг, который вроде бы далеко, может подойти к стенам и выстрелить очень метко.
- Опять нам пишут с турецкой стороны, - пробормотал Юстинианис, когда Нуто подал ему находку.
Помолчав, предводитель генуэзцев спросил у Янниса:
- Давно это здесь?
- Не знаю.
- Когда ты вошёл сюда, её не было?
- Не знаю, - повторил мальчик и мысленно сжался, сознавая: он был так увлечён игрой в лучника, что мог и не заметить, как стрела влетела в соседнее окно. А если б действительно подстрелили?
Меж тем Юстинианис отделил послание от древка и развернул.
- Ты ведь умеешь читать? - спросил он у Янниса, который растерянно стоял посреди комнаты с луком в руках и позабыл про свою стрелу.
Вопрос привёл мальчика в чувство:
- Конечно! Я с восьми лет читаю.
- Тогда читай. - Генуэзец протянул Яннису листок, где, как оказалось, кто-то твёрдо начертал на греческом крупными буквами:
"СКОРО ВАШ ГОРОД БУДЕТ ЗАХВАЧЕН. ПРИМИТЕ СВОЮ УЧАСТЬ".
Получалось, что Юстинианис, "сведущий во всём", опять оказался прав. Штурм должен был состояться совсем скоро.
Наверное, тот, кто отправил записку, хотел предупредить защитников Города, но Яннису от этого предупреждения стало страшно. Мелькнула мысль: "Лучше б записки не было".
Часть II
Ночная тень
Полдень 28 мая 1453 года
Крестный ход, двигаясь вдоль северных укреплений по направлению с востока на запад, уже добрался до Пятого холма, но, как ни старалась толпа держаться рядом со стенами, направление улиц диктовало свои условия. Пришлось углубиться в каменный лабиринт городской застройки.
В этой части Города находилось большое количество монастырей и церквей, поэтому справа, слева, а иногда и по обе стороны улицы, мощёной булыжником, тянулись глухие и почти бесконечные ограды, над которыми виднелись купола с крестами.
Солнце нещадно припекало, поэтому счастливым считал себя тот, кому выпало идти по тенистой стороне улицы. Толпа на узких улочках стала такой плотной, что выбрать сторону никак не получилось бы. Всё зависело от случая и те, кому после очередного поворота не повезло, наверняка чувствовали себя почти как рыба, которую пекут на раскалённых камнях.
Мария, жена Луки Нотараса, шла в первых рядах толпы и смотрела на алый плащ василевса, ехавшего впереди, а также на синие плащи своего мужа и двух старших сыновей, ехавших по правую руку от правителя. "Лука, Леонтий, Михаил, - мысленно обращалась Мария к мужу и сыновьям. - Господь исполнил моё желание и позволил увидеть вас троих при свете дня. Уже два месяца мы днём не виделись. Но почему же я не могу радоваться?"
Яков тоже был рядом, и это неожиданное единение семьи должно было радовать, но Марию не оставляло смутное беспокойство. Всё время появлялась мысль, что нынешняя радость - последняя перед чередой великих несчастий, которые обрушатся на Нотарасов и на весь Город, ведь каждый в крестном ходе уже давно идёт сам по себе, а не вместе со всеми. Но если так, то зачем гневить Бога и продолжать это притворство? Ведь настоящего единения нет. Всех как будто согнали сюда насильно. Лука, Леонтий и Михаил не выказывали молитвенного рвения. Настроение Якова, первоначально проявлявшего большой интерес к действу, заметно изменилось за последние три часа. Сын давно уже не пытался подпевать священнослужителям, а шёл молча и время от времени вытягивал шею, высматривая, повезёт ему вскоре с тенью или нет.
Самой Марии тоже всё труднее становилось сосредоточиться на молитвах. Она снова и снова вспоминала то, что случилось утром, когда она с сыном покинула ипподром и пришла на службу в храм Святой Евфимии, располагавшийся неподалёку от этого сооружения. "Права я была или нет? - думала Мария, ведь она пошла в храм Святой Евфимии вместе с Еленой, женой Георгия Сфрандзиса. - Что подумал бы мой муж, если б увидел меня, беседующей с ней так, будто мы - приятельницы, а наши мужья находятся в согласии друг с другом? Наверняка он был бы недоволен". Но если бы жена Луки Нотараса повела себя иначе, то всё равно мучилась бы теми же самыми сомнениями.
На ипподроме ни Елена, ни Мария не уследили, как Иоанн, только что беседовавший с Яковом, исчез. А когда Яков, неспешно поднявшись обратно по ступенькам к галерее, проказливо улыбнулся и сказал, что Иоанн просит прощения у своей матери за то, что вынужден надолго отлучиться, Мария почувствовала себя виноватой. Надо было лучше следить и за своим сыном, и за Иоанном! Ведь ясно же было, что они что-то затеют!
- Это ещё что такое? - строго спросила она у Якова. - На что ты его подговорил? Куда он убежал?
- Всё равно его уже не догнать, - всё так же проказливо улыбаясь, ответил Яков.
- Он отправился на стены? - с подозрением спросила Мария.
- Не скажу, - отрезал сын и добавил. - Но это не опасно. Правда. Я бы
