смеется и глубокие морщины преображают его обветренное лицо, он проводит рукой в перчатке по своему рту.
— Мать разрешила повесить гирлянды в этом году?
— Нет, — я вздыхаю и выхожу из машины под падающий снег. Открыв заднюю дверь, я с заднего сидения выпускаю Дублина, собаку-поводыря Хэнка, а потом обхожу машину, чтобы помочь Хэнку.
— Знаешь, это тяжело, — тихо начинает он, беря меня за руку, чтобы я подвел его к Дублину. — Жить без своей половинки. Справлять праздники без них. Новый год и дни рождения. Черт возьми, даже слушать вечерние новости без них тяжело. Все тяжело, Картер.
Конечно, мне это известно. Я наблюдал за тем, как год за годом страдает мама. А Хэнку знакомо это чувство, потому что четырнадцать лет назад от рака умерла его возлюбленная, с которой он был со школы, так же как семь лет назад умер мой отец. Так мы с Хэнком познакомились — в худший день моей жизни.
Я стряхиваю снег с пальто, прежде чем войти в дом и снять ботинки. Дублин терпеливо ждет рядом с Хэнком, пока я помогаю ему снять пальто. Я улыбаюсь, глядя, как пес переминается с лапы на лапу, ожидая пока ему разрешат побежать на кухню. Он самый очаровательный золотистый ретривер в мире, но, вероятно, самая плохо обученная собака-поводырь.
Возможно, дело не в дрессировке, а в том, как Хэнк забивает на правила с ним. Дублин всегда готов прийти на помощь, когда нужен, но Хэнк не любит держать его в рабочем режиме слишком долго. Он говорит, что собакам нужно позволять быть собаками. Хэнк довольно-таки самостоятелен, и предполагаю, что он завел Дублина скорее ради уюта и эмоциональной поддержки.
Хэнк задирает нос вверх и принюхивается к аромату.
— Если ты думаешь, что попробуешь эту индейку раньше меня, Дубс, то ты ошибаешься, здоровяк, — он опирается на трость и похлопывает собаку. — Ладно, приятель. Можно.
Дублин проносится по старому паркету, проскальзывает мимо кухни, а затем дает задний ход и исчезает внутри. Из комнаты доносится смех, и я слышу, как мама и сестра приветствуют своего любимого пса и говорят ему, какой он очаровашка.
Мгновение спустя появляется моя мама, прокрадываясь в гостиную на носочках, ее щеки красные, лицо сияет ярче, чем полуразвалившаяся рождественская елка в углу гостиной. Она быстро окидывает взглядом меня и Хэнка, пока приглаживает ладонями свои каштановые волосы, делает шаг вперед и наклоняется в сторону, заглядывая за нас.
— О, — она хмурится. — Вас двое?
— Нас двое? Ты еще кого-то ждала? — я притягиваю ее к себе и обнимаю. Она пахнет корицей и сиропом, беконом и индейкой, как и каждый год — это признак того, что рождественское утро начнется отлично, хотя она и вздыхает на мой вопрос.
— Нет, только вас, — она кладет руки мне на плечи и поднимается на носочки, целует меня в щеку. — Счастливого Рождества, милый, — она обнимает Хэнка. — Счастливого Рождества, Хэнк. Я так рада, что ты приехал.
— Где бы мы с Дублином были, если бы не встречали Рождество с двумя самыми красивыми женщинами Ванкувера? И с этим чурбаном, — добавляет он, тыча пальцем в мою сторону. — Спасибо, что пригласила меня, Холли.
Моя младшая сестра заходит в гостиную, облокачивается на кухонный дверной косяк, и улыбается фирменной улыбкой Беккетов, которой наградил нас отец.
— Мама надеялась, что ты удивишь нас своей девушкой, — Дженни закинула в рот шоколадный шарик с арахисовым маслом. — Цитирую: «Разве это не лучший подарок на Рождество?»
Мой взгляд скользит влево и оказывается на маме, я мотаю головой и удивленно поднимаю брови. На ее лице появляется смущенно-виноватая улыбка с капелькой надежды, но она все равно поглаживает меня по плечу.
— О, не смотри на меня так, Картер. Я знаю этот взгляд. Я придумала этот взгляд! Ты что-то скрываешь.
— Я ничего не скрываю, — я обхожу ее и обнимаю Дженни, заключая ее в своеобразную ловушку, из которой она безуспешно пытается вырваться. — У меня нет девушки.
Дженни ударяет меня в живот, из-за чего я ойкаю, и я отпускаю ее. Она перекидывает свою косу через плечо.
— Я так и сказала. Никто никогда не захочет с тобой встречаться.
Я фыркнул от смеха.
— Деточка. Я — лакомый кусочек. Каждая хочет от меня что-то получить.
Она закатывает глаза, обнимая Хэнка.
— Да, и это алименты, — она громко смеется мне в лицо, а затем визжит, когда я бросаюсь на нее, и падает на пол, чтобы спрятаться за Дублином.
— Ну, раз уж твоя сестра заговорила об этом… — мама сдвигает очки на нос, сохраняя надежду в голосе, пока она раскачивается назад-вперед на носках. — Кто та девушка, с которой тебя сфотографировали?
— Какая девушка? — я направляюсь на кухню, где нахожу тарелку с разными рождественскими лакомствами. Я кладу в рот шоколадный шарик с арахисовым маслом и быстро съедаю сахарное печенье со снеговиком. — Их много, — бормочу я, откусывая и проглатывая кусочек. — Ты знаешь, как я отношусь к этому.
— Картер, ради всего святого. Сначала жуй, потом говори! Ты прекрасно знаешь, о ком я.
Я пожимаю плечами, хотя точно знаю, о ком она говорит. Она ставит руки на бедра и поджимает губы.
— Хватит вешать мне лапшу на уши. Прошло уже две недели с того момента, как вас сфотографировали. Медленный танец в баре в прошлые выходные и на вашем благотворительном вечере два дня назад, — она приподняла бровь. — Это настолько в твоем стиле — ждать, пока мы с сестрой уйдем, чтобы устроить себе свидание.
Ну, все было не так. Я увидел Оливию после того, как они ушли.
Она тычет в меня обеими руками.
— И, ты посвятил ей гол!
— А-а-а-а, ей.
— Да, ей. А потом в интервью после матча сказал, что это Оливия.
— Точно, — я тыкнул ее в нос. — Это Оливия.
Ее челюсть подрагивает, глаза вспыхивают чем-то опасным и пугающим, прежде чем она протягивает руку вперед и дает мне щелбан прямо между глаз.
— Ауч! За что?
— Я знаю, что это была Оливия, потому что именно это ты сказал в своем интервью, умник! Я хочу знать, кто такая Оливия, — ей удается замолчать достаточно надолго, чтобы сделать глубокий вдох, и когда она продолжает, то говорит это спокойным голосом. — Ты никогда не делал этого раньше, не посвящал гол девушке.
— Неправда, — я указываю на двух единственных девушек в моей жизни, хоть и подумываю о том, чтобы добавить к ним еще одну. Почему подумываю? Потому что женщины чертовски сложны, и вот эти две доказывают отлично это доказывают. — Я посвятил вам двоим много голов.
