у самой дороги, больше похожей на тропу. Тут и остановилась старенькая Санькина полуторка.
Спрыгнувший на землю Рогов внимательно огляделся.
Николай услышал машину, остановился, махнул приветственно рукой, достал брусок, застучал по лезвию.
Рогов сразу узнал его. Потрепал по заросшему загривку подбежавшего мальчишку, оглянулся на Саньку, возившегося в кузове с каким-то грузом, бросил на сиденье фуражку, расстегнул и отправил туда же ремень, расстегнул гимнастерку, взял одну из стоявших у балагана литовок, постучал по лезвию ногтем и стал в ряд за все еще точившим косу Перфильевым. Широко размахнулся. Трава послушно легла под ноги. И пошел, пошел…
Николай кончил точить косу, спрятал брусок, но все еще стоял, глядя на приближавшегося незнакомого человека. И чем ближе тот подходил, тем внимательней он вглядывался. Что-то знакомое узнавалось в повадке, в высокой широкоплечей фигуре человека. Невольно оглянулся на далекий еще конец прокоса, где ворошила траву Екатерина.
Рогов выпрямился, остановился, стер с лица пот, улыбнулся неподвижно стоявшему Николаю. Тот узнал наконец. Посмотрел на возившегося у машины Саньку. Нахмурился. Хотел было шагнуть навстречу, но потом резко отвернулся, взмахнул косой.
Рогов покачал головой — так значит! — и двинулся следом.
Лицо косившего Николая побледнело. Рогов, шедший следом, еще улыбался, но узнав в двинувшейся навстречу женской фигуре Екатерину, согнал улыбку. Взмахи его стали торопливыми и нервными. Нагонял Николая. Ближе, ближе. Уже совсем близко видна его пропотевшая солдатская гимнастерка. Николай, почувствовав его приближение, ускорил шаги.
Екатерина остановилась, глядя на приближавшихся мужиков, и вдруг все поняла, узнала. Николай был уже совсем рядом. Зло глянул на нее. Тогда она пошла рядом. На Александра даже не смотрела. От машины к ним бежал Санька…
Наконец прокос закончился. Тяжело дыша, Николай остановился. Екатерина остановилась рядом. Николай с пристальной задумчивостью посмотрел на нее и только потом повернулся к подходившему Рогову. Подбежал и Санька. Рогов тоже закончил прокос, откинул сапогом валок скошенной травы и оперся на косу.
— Отвык за войну. Пять лет, считай, в руки не брал. Да и осколочки мешают. Осталось их во мне, как дроби в пальнике. — Внимательно оглядел Екатерину, Николая, Саньку. Грустно улыбнулся. — Как вы… Все вместе. Здорово, что ль…
— Здравствуй, Рогов, — не сразу ответил Николай.
Екатерина промолчала.
— Наш ротный, чуть что, — не вижу энтузиазма! — кричит. У вас энтузиазм, гляжу, тоже отсутствует. А я вроде при всех орденах. Специально гимнастерку не скинул.
— Давай прямо — зачем сюда?
— Давай прямо, Николай. Ты всегда прямой мужик был. Куда еще прямее… Если все на свои места ставить, то положение такое… Возвращаюсь в свой новый дом, в Якутск. Там у меня жена… Хорошая жена. Об этом разговора не будет. Двое пацанов. Сюда заехал вот… с Санькой повидаться, отцу могилку наладить, если она имеется. А потом… Самому все это испытать надо, тогда поймете. С косой вот прошелся, как десяток годов сбросил. Осколочки только мешают, а то бы обошел тебя…
— На каком фронте был?
— Фронта-то? Обсчитал я их все, поди. На 2‑м Белорусском закончил. Сам-то давно вернулся?
— Год скоро.
— Повезло, значит… Трудодни за работу начислишь? Показывай, где косить? А то за тобой не угонишься.
И Рогов снова улыбнулся. Примирительно и чуть насмешливо.
Воробьиная ночь
У балагана горели два костра. Один ярко и сухо — тем, кто не спит, — посидеть, поговорить. Другой, почти без пламени, густо дымит, отгоняя мошку. А, впрочем, какая мошка, когда вокруг шелестит, шепчет, скрипит, посвистывает, сгоняя в тайгу комаров и надоедливую мошкару, ветер. Сухой ветер воробьиной ночи. Вокруг густая шелестящая темнота. Но небо то и дело вспыхивает яркими сухими сполохами, и тогда, в застывшие мгновения, видны вокруг стога, кипящие березы у дороги, темная стена тайги вдали, бабы и мальчишки, спящие в балагане и около балагана на куче травы.
Екатерина с горбатым конюхом сидели у яркого костра.
— Лошади б у меня не сдурели, — проворчал конюх. — Ишь полощет…
— Дождем вроде пахнет, — отозвалась Екатерина после очередного сполоха.
— Река… — возразил конюх. — Дожжа теперь не жди. Гляди, как небо заходится. Животина в такую ночь очень даже беспокоится. Не понимает, что к чему. Воробьиная, говорят, ночь такая.
— Сердце дрожит, — согласилась Екатерина.
— Вот и я про то говорю. Муторная ночь.
Из темноты вышел Санька. Сел рядом с матерью, молча глядя на огонь.
— Ты чего девку с пути сбиваешь? — не выдержала Екатерина. — Времени вам другого нет?
— Кто ее сбивает? — буркнул Санька.
— Дело их сейчас такое, ночи не хватает, — вмешался конюх. — Вот и торопятся.
Сухо и беззвучно заполыхало небо.
— Полыхнуло так-то, гляжу — чуть на змею не наступил, — сменил тему разговора Санька.
— А ты иди еще погуляй, — не сдержалась Екатерина. — Еще не на то наступишь.
— Отец-то где? — после долгого молчания спросил Санька.
Екатерина вопросительно посмотрела на него, словно пыталась понять, о ком он спрашивает. Потом тихо объяснила:
— Рыбачить сплавом поехали.
— Какая в таку ночь рыбалка? — не сдержался конюх. — Рыба без памяти стоит, сеть видать.
Снова заполыхало небо. Осветило лица Николая и Александра. И сразу в темноту провалились река, лодка, в которой они плыли, ближний берег. Медленно вместе с течением они сплавлялись серединой реки. Николай сидел на веслах, Рогов ближе к корме, намотав на руку бечевку, к которой была привязана сплавная сеть с гагарой. Чуть всплескивала почти неразличимая река. Казалось, что темнота медленно плывет мимо застывших в лодке людей. Но вот снова вспыхнуло небо — и снова стала видна лодка посередине реки, две фигуры в лодке, крутые таежные берега, горбатые сопки…
— Бьет кто-то… Может, тайменя загребем, — ощутив подергивание сети, негромко пробормотал Рогов.
— Рыбы сейчас много… — согласился Николай.
