вокруг дома Отто Зоммера, маминого мужа. Я физически ощущаю страх и растерянность Сани. И я точно знаю, что в их дом пришла беда…
– Что-то случилось с мамой, – выдохнула я, приподнимая потяжелевшие веки.
– Так звони еще! Мужу матери, брату… Они должны знать!
Успокоившись, я нажала повторный вызов последнего абонента – Саня ответил тут же…
«Господи, ну почему все разом навалилось?» – подумала я, выслушав его. Мама с Саней переехали в Дрезден десять лет назад, я долго не могла привыкнуть, что их нет рядом. Одно время даже жалела, что не согласилась на предложение Отто жить в его доме. По-настоящему беспокоиться перестала только года через два, когда убедилась, что мама и Саня действительно счастливы. И вот…
– Вчера в клинику в тяжелом состоянии увезли Отто, мужа мамы. Он лежит в реанимации под аппаратом искусственной вентиляции легких. А сегодня стало резко хуже маме, ее тоже госпитализировали – Саня только что проводил «скорую». Он пока один, но скоро за ним приедут из службы Югендамт и заберут в приют. А я не могу даже выехать за границу!
– Даже если бы получилось – чем ты поможешь, Ляна? Парня все равно временно поместят в детский дом, а затем в приемную семью. Это при самом хорошем раскладе. Ты же ему не мать!
– Не мать, – расплакалась я, вспомнив, каким нелегким было появление Сани на белый свет.
Глава 11
Историю об Агатовом озере я так и не услышала – мне срочно понадобилось поговорить с Татой. Оставив Сотника в некоторой растерянности – он, видимо, не ожидал, что я приду в себя так быстро, – я заторопилась на выход. Выписывали Тату завтра, но я не была уверена, что она, узнав, что произошло с мамой, не захочет уйти домой уже сегодня. Просто для того, чтобы быть рядом со мной.
При всем своем непростом характере, склонности к обидчивости и самоедству Тата обладала одной чертой – когда знала, что кто-то нуждается в ее помощи, тут же забывала об обидах, собиралась с мыслями и четко выдавала варианты выхода из проблемы. Она была хирургом в гинекологической клинике и в жизни – решения, как правило, были радикальными: иссечь, чтобы не болело. Я же там, где дело касалось близких, становилась беспомощной и слабой. Понимая, что любая информация, полученная мною через карты, либо прямой контакт могут оказаться ложными, я отступала, малодушно зажигая свечу и шепча молитву. Единственную, какую знала, – «Отче наш».
«Гадать себе или родным нельзя. Карты, возможно, будут врать в угоду тебе, а ты, приняв информацию за правду и пытаясь помочь, пойдешь по ложному пути. И кто знает, в какую еще беду это выльется», – сказал как-то отец, когда я впервые захотела узнать свою судьбу. Он вошел в комнату, когда я уже разложила колоду Таро, успев охватить взглядом выпавшие картинки. Отметила лишь две детали – раннее замужество и наличие двоих детей. Тогда мне было четырнадцать. Прошло шестнадцать лет – ни мужа, ни парочки младенцев.
Так неудачно начавшийся день не мог не преподнести еще сюрпризов – въехав через арку во двор, я увидела, что мое парковочное место занято уже знакомым мне черным «Хаммером». «И снова здравствуйте, Ангелина Станиславовна! Вы уж как-то очень не вовремя!» – заготовленная, пока я выруливала на свободное пространство, речь так и не понадобилась – с водительского места внедорожника вылез тот самый мужик, с которым я столкнулась в дверях следственного комитета. Вынуждена была признать, издалека он казался красавцем: на лицо я старалась не смотреть, с затаенным дыханием уставившись на великолепно вылепленную природой или тренировками в спортзале фигуру. Он шел прямо на меня, как бы заранее пресекая любую возможность побега. А я бежать и не собиралась. «Ангелина, „Хаммер“, тамбур входа в здание следственного комитета, чудовище в льняной рубашке – да-да, вот в этой самой… Фандо! Молодой любовник Кавериной – Жора Фандо!» – сложилась картинка из деталей, и я подняла взгляд: мужик улыбался. «Лучше бы вы… не улыбались уж, господин предприниматель!» – подумала я, глядя на него с молчаливым вопросом.
– Ляна, а я вас дожидаюсь, – вроде бы даже извиняясь, пробасил он.
– Уже догадалась. Пойдемте, – вздохнула я, понимая, что мои планы летят к черту.
Мне бы вежливо предложить чай-кофе, но я, впустив его в квартиру, молча кивнула на дверь комнаты, где работала с клиентами. Фандо, как и накануне Тальников, на миг застыл на пороге, оглянулся и только после шагнул внутрь. Страха я не уловила, только миг удивления. Безошибочно определив свое место – в кресле по ту сторону стола, он ловко, одним движением, переставил его к стене.
– Можно, я на стуле? – Мгновение – и стул уже стоит на месте кресла.
Мне бы возмутиться, я же лишь пожала плечами. Странное мое состояние расслабленности и обволакивающего покоя – словно все уже само собой разрешилось и мне нужно прекращать волноваться по любому поводу, – я могла бы объяснить привычной обстановкой, в которой наконец оказалась. Но чувствовала, что причина – в странном мужчине, сидящем напротив. Он молчал, во взгляде была откровенная растерянность, даже робость, что в другое время вызвало бы у меня успокаивающую улыбку – многие, впервые попавшие в царство свечей, гадальных карт и ритуальных предметов, нуждались в ободрении. Нет, этого человека не волновало то, что вокруг, он смотрел только на меня. Я в свою очередь не могла заставить себя отвести взгляд от некрасивого, несимметричного лица, ревниво подмечая все новые «неправильные» черты. Фандо был абсолютно лыс. А я еще в детстве говорила отцу о своей любви к лысым мужчинам. Тот тогда пошутил, что сработала генетическая память: мой дед Илья Зулич, которого я видела лишь на единственной сохранившейся фотографии, волос на голове не имел совсем…
Высокий лоб Жоры пересекала продольная глубокая морщина, черные широкие брови имели разную длину – правую обрывал шрам, заканчивающийся у самого виска. Небольшая горбинка на носу придавала лицу долю аристократизма, но широкие скулы стирали впечатление. По-настоящему красивы были губы, но только в том случае, если он не растягивал их в улыбке.
Я изучала любовника Ангелины Станиславовны, находясь в каком-то оцепенении под его пристальным взглядом. Очнулась от шумного вздоха, успев заметить, как
