втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, качает головой, указывая взглядом на охранника, который следит за нами обоими.
Я киваю – мол, поняла – и начинаю обрабатывать ссадины на его руке. Некоторые из них глубокие, в них попала земля, и я морщусь, водя по ним влажной марлей.
– Простите, – шепчу я.
– Не больно, – отвечает он, но лоб в испарине, зубы стиснуты.
Прикасаюсь к его лбу – да у него жар. Отвернувшись, он давится кашлем, и я вздрагиваю.
– Вы еще и заразу эту подхватили.
Откашлявшись, он качает головой:
– Пустяки. Вы здоровы? – бормочет он. – А ваша сестра?
– Ей лучше. – Я незаметно указываю на Кон, которая промывает раны его товарищу.
– Разговорчики с пленными! – рявкает охранник.
Я порываюсь возразить ему: разговоры с пленными никогда у нас не были под запретом. Но тут Чезаре, слегка округлив глаза, предостерегающе глядит на меня.
Вновь распахивается дверь, порыв ледяного ветра, на пороге другой охранник. Первый, суровый, коротко переговорив с товарищем, подходит к нам.
– Ты, – обращается он к Чезаре, – отправляешься в карцер. И ты, – он кивает второму узнику, – ты тоже.
Тот почти без сознания, чуть не валится с койки.
– Нет! – возмущается Кон. – За ним уход нужен.
Охранник в раздумье оттягивает воротник, затем поворачивается к Чезаре:
– Ну а ты все равно со мной пойдешь.
– За что? Почему?
Он прижимает к груди только что перевязанную руку. Я все замечаю – и легкую дрожь в его пальцах, и нездоровый румянец, и испарину на лбу.
– За подстрекательство к бунту и нападение на охранника, – отвечает человек в форме.
Чезаре качает головой:
– Я не…
– Хватит! – Охранник рывком поднимает Чезаре на ноги.
– Только не уводите его! – вступаюсь я. – Рука у него… И он, кажется, заразился, у него жар. Слышите, как он кашляет?
Охранник, презрительно оглядев Чезаре, отворачивается.
– По мне, так все с ним в порядке, итальяшка как итальяшка, – бросает он.
– Нет! – Пытаюсь схватить охранника за руку, но Кон уже тут как тут, удерживает меня:
– Не вздумай, Дот!
Лицо сестры искажено страхом, как после «Ройял Оука» и гибели того несчастного. Мне казалось, тогдашний ее ужас был связан с нею самой, с ее поступком. Но сейчас, глядя в ее расширенные от страха глаза, полные мольбы, я понимаю: Кон страшно за меня, хочется меня уберечь.
– Не надо, – вновь умоляет она.
– Надо! – Я вырываюсь, но она вцепилась мертвой хваткой.
– Ты можешь пострадать…
Я отталкиваю ее.
– Пусти! – кричу сердито.
– Послушай… – Она держит меня за рукав.
Вырываюсь, толкаю ее в плечо – сильнее, чем рассчитывала, чуть не сбив с ног.
Кон спотыкается о ножку кровати. Вскрикнув, выпрямляется, смотрит на меня непонимающе. Я не в силах поднять на нее взгляд, не в силах смотреть, как она потирает ушибленное плечо. Ладонь у меня горит.
Отвернувшись от Кон, гляжу, как охранник, заломив Чезаре руку за спину, выводит его из лазарета.
Оглядываюсь на Кон – она застыла неподвижно, схватившись за щеку, будто я ударила ее по лицу.
Сердце разрывается от чувства вины, и я, стараясь его как-то заглушить, огрызаюсь:
– Не смотри на меня так. Ты в меня вцепилась, насела на меня. Вечно ты так. Хватит на мне виснуть, надоело. – Это неправда, но сейчас, когда Чезаре волокут в карцер, мне все равно.
Разворачиваюсь и иду к мойке, полоскать окровавленные зажимы и миски. В облаке пара от горячей воды я, к моему облегчению, не вижу потрясенного лица сестры.
Хочу сказать ей: прости, я тебя нечаянно толкнула и накричала на тебя зря.
Но не трогаюсь с места. Вода в мойке становится ржаво-красной, потом чистой, прозрачной. Я нарочно звякаю инструментами, чтобы не слышать своего дыхания, отвлечься от беспокойных мыслей.
Снаружи врывается ледяной воздух, хлопает дверь. Я оборачиваюсь – Кон убежала. Неизвестно куда.
Куда же она пойдет? К заброшенным могилам? В одну из пещер? Или в хижину? Где ее искать?
«Мне все равно», – повторяю я про себя с яростью.
Странная мысль – от нее обрывается сердце, как если взбираешься по лестнице, а под ногой вдруг проваливается ступенька.
Возвращается из столовой Бесс, приносит два бутерброда. И, даже не взглянув на меня, берется за метлу.
– Что там с пленными? – спрашиваю я.
Бесс подметает, глядя в пол.
– Бунт устроили, – отвечает она тихо. – Работать не хотят. Всех посадили на хлеб и воду, из бараков не выпускают.
– Но… ведь неправда, что тот пленный… Он, говорят, охранника ударил?
Бесс, передернув плечами, продолжает мести. Щека у нее чуть подергивается, на меня она не смотрит.
– Куда сестра твоя подевалась? Там холод собачий, и снег вот-вот пойдет.
Выглядываю за дверь – уже смеркается; зову, но ответа нет. Сажусь на кровать и жду.
Кон все нет и нет.
Вскипятив кастрюлю воды, добавляю в нее меду, разливаю в две бутылки. Закрыв глаза, пытаюсь представить, куда могла пойти Кон.
Не получается.
Еще час слоняюсь из угла в угол и жду, а потом, сунув в карманы бутылки с горячим медовым напитком, выхожу на мороз.
Мириады холодных звезд словно вбиты в стылое небо. Высматриваю северное сияние – полупрозрачные огненные ленты, что вспыхивают в зимнем небе, напоминая нам, что мир вокруг полон жизни. Глухая ночь – темная, молчаливая.
– Кон! – зову я. – Кон!
Не отзывается. Бараки погружены во тьму. Представляю, как встрепенулись в них узники, вслушиваясь в мой зов. Может быть, думают, что это дух острова. А охранники, видно, решили, что это шелки в образе человека, потеряла возлюбленного и стенает подобно шуму ветра.
Зову и зову.
Тишина.
Перед закрытой дверью карцера, стуча зубами от холода, стоит часовой. За дверью кто-то кашляет.
Чезаре.
Студеный ветер обжигает щеки, запахиваю поплотней пальто. Заметив меня – точнее, мою тень, – часовой хватается за рукоять пистолета. Замираю в луче фонарика, достаю из кармана платок и машу – мол, сдаюсь. И силюсь улыбнуться.
Часовой не убирает руки с пистолета за поясом. Вдохнув поглубже, подхожу ближе, а сама улыбаюсь, машу платком.
– Ну и холод, – говорю я.
– Здесь ходить запрещено. – Вблизи видно, что он совсем молоденький, примерно одних лет со мной. И дрожит он, наверное, не только от холода.
– Простите, напугала, – говорю я.
– Не напугали. – А у самого глаза большие-большие.
– Еще бы. Я хотела узнать, можно ли навестить пленного. Я медсестра. Он болен.
Он качает головой:
– Не велено пускать. Там опасный преступник.
– Он болен. Я лекарство ему принесла.
Часовой крепче сжимает оружие.
– Нельзя, приказ.
– Прошу вас. – Приближаюсь еще на шаг.
– Что вы такое задумали? – Он мельком заглядывает мне в лицо.
– Ничего, – заверяю я. – Пришла проведать,
