шесть, подхватив заготовленную с вечера сумку, вышла и заперла за собой дверь.
Где-то наверху гудела кабина лифта, но сумка была легкая, и она пошла пешком. Внизу нашла почтовый ящик соседки. Ключ, коротко звякнув, упал на дно — Женя обещала спуститься к семи, значит, через час, Димка раньше не просыпается.
На улице было еще темно, сыро. В нескольких окнах, выходящих во двор, горел свет. Таксист ждал ее за углом, молча открыл дверцу.
По дороге в аэропорт она рассеянно смотрела на пустые улицы, на редких в этот ранний час дворников, на бегунов-одиночек, бодро трусивших по обочине, и уже без раздражения думала о предстоящей поездке, о коварстве Дашкова, сумевшего свалить на нее ответственность, о главке, где ее не ждут и вряд ли обрадуются приезду, думала о муже, о том, что напрасно не заставила его взять с собой плащ или хотя бы зонтик: тучка, нарисованная на карте, могла оказаться не такой уж безобидной — Урал все-таки…
Справа от шоссе показалась светящаяся коробка аэропорта, его синие и красные неоновые огни. Она отпустила такси, прошлась вдоль прозрачных, как в аквариуме, стен, нарочно затягивая, чтобы не стоять в очереди на регистрацию, и направилась к стойке, когда последние пассажиры уже сдали багаж. Быстро прошла досмотр и спустилась в отстойник.
Небо посветлело. Стали видны аэродромные постройки, серебристые фюзеляжи самолетов, лента взлетной полосы. Вскоре подъехал автобус с зажженными фарами. Мужчина в мягкой фетровой шляпе уступил ей место, хотя ехать было метров двести, не больше.
Кресло досталось у иллюминатора, но смотреть вниз, на убегающее из-под ног поле, на всплывшие и остановившиеся за бортом облака она не стала. Устроилась поудобней, опустила спинку сиденья и не заметила, как уснула. Сон был глубокий и ровный, но — удивительно — она спала и одновременно чувствовала бег времени, будто какой-то отдел мозга, какая-то бодрствующая его клеточка начала отсчитывать минуты и секунды, аккуратно и точно их складывать, а потом с той же точностью и аккуратностью вычитать из отпущенного ей целого, распределяя его остаток на время полета, предстоящие дела, встречи и даже на обратный путь домой.
И все же посадку она проспала, как проспала и казенные аэрофлотские напитки. Только когда колеса ударились о бетонную полосу, когда самолет дернулся и натужно взвыл, гася скорость всей мощью своей тяги, только тогда она открыла глаза и чему-то беспричинно улыбнулась…
В автобусе, куда, обгоняя друг друга, спешили пассажиры, тот же мужчина в шляпе показал ей на свободное место рядом с собой:
«В командировку?»
Она кивнула, глядя на покрытое лужами бетонное поле.
В Москве было пасмурно, но у самой кромки неба, под низко опущенной жемчужного цвета пеленой, висело тусклое оранжевое солнце.
«Надолго?» — вполголоса, чтобы не привлекать внимания, поинтересовался попутчик.
«Нет».
«А я домой, из отпуска возвращаюсь. Если у вас проблема с гостиницей или…»
«Спасибо, — невольно улыбнувшись, отказалась она. — Никаких проблем».
«Понимаю. И все-таки возьмите, — он протянул визитную карточку. — Вдруг пригодится. Мне будет приятно, если смогу вам помочь».
В подобных случаях лучше не спорить, знаю по опыту, тем более что на профессионала он вроде бы не похож, скорей любитель, холостяк, ищущий спасения от одиночества — сейчас таких много.
Я благодарю за визитку и пробираюсь к выходу.
Солнечный диск скользит по стеклянным стенам вокзала, искрит и дробится в его стальной оснастке, и я ловлю себя на знакомом чувстве — оно приходит всегда внезапно (иногда еще в дороге, в самолете или вагоне поезда, иногда позже, уже в городе, на улице или в гостинице) это забытое ощущение детского восторга, ожидания чего-то радостного, приятного, что вот-вот должно случиться, произойти. И действительно происходит, когда, усевшись в большой красный «Икарус», еду по проспекту Вернадского, вижу острые шпили университета, алюминиевый шатер цирка, чашу Лужников на другой стороне реки и еще одну, запавшую навсегда мету — затейливую, пестро раскрашенную церковь, в которой (вычитала об этом в путеводителе) венчался Лев Толстой…
Парк культуры, станция метро, киоски с мороженым и первый пятак, брошенный в кассу турникета. Голубые вагоны поезда и метрополитеновские сквозняки.
Ей всегда неловко было подсматривать в схему у выхода из вагона, хотелось выглядеть и чувствовать себя независимой, уверенной, словно кто-то экзаменовал ее на знание города и стыдно было заглянуть в шпаргалку (глупо, конечно, но ничего не могла с собой поделать — впрочем, той же болезнью страдала не одна она: не раз замечала косые, исподтишка брошенные на схему взгляды и по ним безошибочно определяла приезжих) — неловко, но необходимо: маршрут она знала, знала неплохо, и все-таки боялась спутать, пропустить нужную станцию, боялась не там выйти и заблудиться в широких, облицованных мрамором переходах.
«Остановка «Белорусский вокзал».
Она поднялась на плавно несущих ступеньках эскалатора, вместе с толпой вышла к подземному переходу на улицу Горького, гудящую, многолюдную, плотно застроенную, с потемневшими от времени и автомобильной копоти фасадами.
Пельменная за углом была открыта, внутри звякала посуда, доносился приглушенный гул голосов. Еще дома, наспех глотая холодный чай, она решила, что позавтракает именно здесь (чисто, недорого и отличные бутерброды из черного хлеба с яйцом под майонезом), но очередь у кассы стояла большая, на добрых полчаса, жалко было времени, и она отложила на потом.
Три следующих квартала по Лесной шла в среднем темпе, не торопясь и не медля, поглядывая по сторонам, узнавая на ходу переулки, магазины, табачный киоск у трамвайной остановки, мрачноватый дом за поворотом, где помещался главк, тяжелую массивную дверь с занавесками и желтыми латунными ручками.
Из бюро пропусков позвонила в приемную. Ей ответили, что Климова нет. В плановом управлении трубку вообще не поднимали. Пришлось обращаться в АХО, просить, чтобы заказали пропуск, долго и нудно объяснять, к кому, по какому вопросу и почему без вызова.
Началось с неудач, верней, с полуудач (пропуск в конце концов заказали в обмен на клятвенное обещание оформить вызов здесь, на месте), и, поднимаясь лифтом на четвертый этаж, она, пожалуй, впервые всерьез усомнилась в затее Дашкова. Может, Говоров прав? Не для того же, в самом деле, ехала, чтобы предупредить «об ошибочке», чтобы «потом стыдно не было»? Вчера все казалось и ясней
