бесшумно подошел, шмыгнул носом.
– Сама понимаешь, не пришит я к чему-то колену, просто качусь.
– Угости человек коньячиной, чтоб я с нервом совладал – жалостно протянул Арамон.
Бога будут писать, и бога будут переписывать, тема остается свежей, есть ли бог? или же его стоит продумать, чтоб после отработать по схеме, когда он есть всегда.
– Послушайте, вы действительно важная персона, что курьерский мчит без остановок и конвоя?
Мальвина попыталась изобразить удивление.
– Неужели вас сударь кровью крестили? Но в глазах ваших человечья тоска, я такую уже видела. Неужели идея вас вела по трупам, заражая окружающий мир безумием?
– Итог всегда плачевен. Одиночество в мире людей, ты остаешься наедине с безумием своим. Смерть, власть, нажива все поделено и роздано. Вожди племен чеканят новый мир, но только ты шел за идеей. Остальные рай земной растили, но не утопию твою.
Мальвина протянула стакан.
– Налейте добрый друг и не забудьте остальных. Хоть поезд и летит стрелою, но конечная станция не близко.
– Сейчас в нас воцарилось равенство, ни крови, ни души, лишь коньяк пляшет огнем очага в промерзших кишках. Главное, что разговор идет, звучат слова без пыток, следовательно, ни боли, ни мольбы, угроз и воплей всхлипов, хрипов и прочего не предвидится в ближайшие часы.
– Нас не потревожат ровно до того места, с которого начнется другой путь. Право же какое счастье, что мы в вагоне, а не там.
Мальвина вздрогнула, отодвинувшись от окна.
– Там чудовищная пустота – она замолчала, уперев глаза в пол.
Афанасий вздохнул тяжко.
– Дело понятное, свезло нам, так идет лишь простакам фартовым не от мира.
– Сударь, поверьте оказаться там, уж лучше ад, чем пустота без времени и лютый холод. Вы вечность околеваете, но смерти нет. Ни сна, ни дня. Мрак и небытие, без лучика света.
Балалайкин усмехнулся.
– Нет чувства плоти, от которой боль идет, но есть вездесущий холод, бездонная чернота мрака непроглядного и снег который не увидишь никогда.
– Ты мечешься из стороны в сторону, также хаотично, как эти снежинки в вихрях метели. Ты ли бежишь? Или гонят тебя?
– Как хочется увидеть вдалеке лучик спасительного полустанка, пусть даже самого захудалого, чтоб прибиться и верить, надеяться, ждать, утешать себя мыслью, что остановится поезд в котором не будет контролеров. Тусклый шаткий свет в безмерной пустоте холода и вьюги, в окне оживает твое отражение, как же оно ужасно и ничтожно.
– Ни луковки, ни корки хлеба, ничего! Только небытие, что окружает, поглощая, с чем ты не совладаешь. Надежда твоя и память, когда они заговорят с тобой, кто спасет? Чудо?
Закрытые двери забытого полустанка, иней искрится на ржавом замке и покачивается фонарь. Смотритель как всегда крепко спит у теплой печи и мурлычет кошка, еще там будет большой лохматый пес, чьи грустные глаза смотрят на языки пламени.
– Это чудо, что три живых существа присутствуют в окружившей все пустоте, они сладко дремлют в своей блаженной неге и это чудо, а ты просто хочешь их сожрать, чтобы прогнать холод. Жизнь твоя брюхо волчье и леденящий душу вой. Тебе не узнать чуда, не разглядеть, не понять.
Отребьев встрепенулся.
– Эх грусть треклятая, эх безвременье, эх пустота! Скука-печаль да голод, трусость-глупость да лень! Скольких бесов еще позвать на именины сердца в тамбур?
– Напиться бы до беспамятства и зиму эту забыть навсегда. Не чувствовать метель и холод, не видеть и не знать. Пусть лучше бесконечность сигарет и дыма, да малый пятак заплеванного пола, но только здесь и сейчас, навсегда.
– Хватит, я говорю, достаточно! Сыт по горло! Арамоша ты чего?
– Не кисни, мы с удачею уже на ты! Скоро будем там, где щедрот просыплется немало на наши головы летним дождем. Там отдых и покой, кури, плюй, сколько душе угодно.
Мальвина подмигнула Отребьеву и провела ладонью по голове, после взъерошив волосы.
– Право же чудным бываешь ты – она замолчала, правда улыбка ее стала еще шире без лукавства.
– В тамбур господа!
Какое-то время молчали, быть может слушая отстук колес. Тусклая лампа, нереально бледно-багровые лица, в темном углу силуэт задумчивого поэта меняющего тоску на унынье, но глаза его определенно шарят в твоих карманах.
Песья голова Отребьев плюнул смачно на пол и в плевке затушил окурок. Вынул новую папиросу, повертев меж пальцев, ловко подбросил, клацнув зубами, оскалился в довольной ухмылке, ожидая похвалы.
Я протянул ему фляжку, сам закурил, Арамон приложился и тут же закашлялся.
– Спирт! – после сумел выдавить он. Тамбур наполнился смехом.
– Ну что Арамоша, прошла грусть-печаль, хлебнул водицы живой? Того гляди от коньяков благородных и на луну завоешь!
Мальвину это веселило.
– А вы тоже хороши, завели разговоры нудные да пространные.
Он приложился еще разок и глазенки его увлажнились, наполнились искорками пляшущими.
– Вот это дело наше, эликсир от всех бед.
– Убедите меня, что тьма глубока словно бездна, я только споткнусь, как человек, которому все по колено. Выпью еще и после встану, и уже колосс, иль титан? Что мне ваша вечность? Коль минута данная, настоящая, сейчас пьянит, окрыляет!
– Я ей повелитель! Она моя, о ней не поспоришь.
Отребьев отбросил папиросу.
– Я забудусь и боле ничего, минута эта есть все!
Балалайкин хлопнул в ладоши.
– Браво Отребьев! Сейчас вы похожи на себя, а не тот потертый, мятый пассажир, каким вас занесло в этот поезд.
– Огонь в венах моих зажигает сердце и мысли подобны искрам, срываются с языка, вылетают снопами, подхватываемые ветром, зажигают небо и землю. Сплетаются в причудливые живые узоры пожарищ, зарниц!
– Мир полыхает алым, не усидеть истине голым задом на этих углях!
– Деятельный яркий эпизод, это моя минута! Ваша вечность это зола и пепел моего мира, настоящего, равного минуте и самого живого.
Отребьев поднял фляжку и снова отпил.
– Огонь в венах моих – он достал папиросу приблизил к губам и после громко отрыгнул, изо рта вырвались языки пламени, папироса вспыхнула.
– Я мог бы стать вполне порядочным драконом, а не заплевывать тамбуры в ожидании минут.
– Браво Арамон! Вы порою бываете, так откровенно правы, что я готов поверить каждому вашему слову, более того, подписаться под каждым.
Балалайкин отвесил поклон и любезно приоткрыл дверь тамбура.
– Друзья прошу вас, проходите, продолжим наше скромное веселье.
– Мальвина королевна наша, мне кажется или тамбур вам милей, чем душевное пространство теплого вагона?
Отгадайте загадку. К кому при свете дня приходит бог, а ночью темной сатана?
Афанасий усмехнулся и протянул стакан.
– Или
