вот, в одном краю далеком, где поездам нет боле места, начинается океан. Сплошь из огня он состоит, громаднейшее без конца и края алое пожарище с набегающими волнами, разбивающимися о черные скалы, снопами искр.
– Раскаленный воздух, зной, пожирающий выступающий пот, вы бредете кромкой берега, утопая по щиколотку в песке или пепле, обжигающий ветер треплет ваши волосы, но в нем нет чада или дыма. Папироса тут же истлевает в руке, и ветер подхватывает горсть пепла.
– Только представьте, какова там ночь, это стоит увидеть. Поэзия в чистом, первозданном виде, ради которой можно продать душу.
– Пьер вернитесь к нам в сообщество тоски с унынием в суету, тот мир далек и под запретом, он для вас не досягаем.
– Мы едем с дарами, да в чертоги родимые, сквозь мрака бездонную пустоту стрелою летим и звонкий отстук колес наша песнь златая. Хорошо то, как други! Мальвина глуповато хохотнув протянула стакан.
– Парниша о таком везенье можно положительно долго помнить. Странно, все же вы угрюмый малый, хотя щедрый, словно добрый волшебник из сказки.
– Правда, на практике чудом живота не наполнишь, чудо это иная плоскость. Это та живая вода, которую не разбавишь чем-либо житейским.
– Из чуда соткано все, эти незримые нити связывают мирозданье и составляют его.
Мальвина усмехнулась на ум пришедшей мысли, перевела взгляд на компаньонов.
– Как я устала от этого беспризорного кочевья в вечных нечистотах, как горько разочарование мое от надуманного счастья, к которому всегда стремилась. Я упустила чудо, использовав лишь шансы, шансы и вот.
Это ты чего удумала? Слезою пир наш утопить? Арамон вскочил.
– Змея, тебе ли слезы лить? Мы тут не в божьем доме с камнем на сердце от совершенного греха! Нас и водою поили и петлею щекотали, да огнем грели и кто раскаялся?
– Не слышу вас честное братство? Что скажешь Афанасий, иль ты досточтимый Пьер? Змея вон о чуде заговорила. Гадина ненасытная, плотоядная.
– Уймись песья морда! Мальвина вскочила, схватив Отребьева за ворот.
– Уродец потешный, что в тебе осталось красивого? Душегуб, изувер. Скот бездушный – она оттолкнула Отребьева с силою, что тот, попятившись, плюхнулся на пол. Резко вскочил, глазенки его сузились, рот искривился.
– А что это мы так вскипели, словно проснулось сознание, достоинство и гордость. Вам голубчик не по нраву обращение? Так извольте, я себе могу это позволить.
Арамон тут же сдулся, стал так мал и ничтожен, слова Мальвины имели свой вес.
Афанасий почесал бороду, только сейчас я обратил внимание, что у него окладистая, густая, рыжая борода.
– Арамоша не к месту. Фу, уйди с глаз долой. Покури, пометь тамбур. Делом своим мелким займись, как нальют, так позовем тебя, не мозоль око.
Отребьев молча удалился.
– Бывает с ним такое, буза иль что похлеще, лезет на рожон. Хотя к черту дурака, рожа его казенная все стерпит.
Пьер усмехнулся.
– Все эти беседы салонно-духовного толка не в его характере. Он как палач, ремесло определяет мировоззрение, поэтому друзья будем снисходительны.
Пьер перевел свой взгляд на Мальвину, я почувствовал его страх, он тоже боялся этой болезненно худой девы с волосом цвета бирюзы, видимо она заправляла этой чудной компанией.
– Вот видите добрый и щедрый молчун, что я лишена бесед о чуде и душе, может быть о боге. Все под запретом, сами боятся и мне не позволяют и всякий раз.
Мальвина не обнаружила подходящих слов и щелкнула пальцами.
– Вот только найдется подходящий попутчик и суетные эти людишки тут как тут, все превращают в балаган, театр и вертеп.
– Налей, будь добр, хоть сделаюсь я пьяной и не красивой, но и они терпимее станут. Шуты, паяцы, тьфу на вас.
– Ты злишься от того, что змеи не умеют плакать! – эти слова выкрикнул из тамбура Отребьев.
– Нет, каков нахал? Это уже не буза. Я уверена, что это попытка оспорить мое главенство, что вы сникли Пьер?
Я смотрел, как она распаляется, как ползут первые языки пламени скандала, она превращалась действительно в змею готовую слепо без разбора жалить.
– Странная дева с волосом цвета бирюзы и тоскою по чуду, выпей со мной. Я тот человек, вернее то немногое бренное, что осталось, но я видел чудо лично.
Коньяк пролился в стакан.
– Ведь мы едем туда, где чуду места нет. Эту черноту и злую метель за окном пешим шагом не преодолеть, если предположить возвращение обратно.
– Ни кровь, ни души, не растопят лед сокрытый во мраке.
– Представьте меня тем единственно важным пассажиром, за которым отправили скорый «Экспресс» без мнимых и реальных существ, где нет контролеров, конвоя и прочего.
– Предположите также, что я знаю, куда на самом деле мы направляемся и почему торопимся. Ваша радость может быть ошибочной и преждевременной.
– Пейте сударыня, мои слова только игра, незачем нам голос из тамбура слушать, если его цена стакан, то мы платежеспособны.
– После рюмки второй, он возлюбит нас, как ближних. Не имея души, он все же привязан к стакану.
Упадническая тема привязанность – грустно мямлил Пьер.
– Далее всегда следует нечто приземленное, в чем нет желания признаться даже самому себе. Еще мы зависимы от привязанностей, а это читай слабина.
– Эдак мы и дышать перестанем.
– Позвольте есть миры и существа иные, они не менее реальны, чем мы с вами и заправляет разум там совсем другой природы. Да мир духов, иная явь, иной закон, иное слово.
– Мир по ту сторону бытия, за которым присутствует что-то еще, а мы тут мерим расстояние словом, делом, человеком да по себе, кафтану своему.
– Если вдруг приподымет время завесу этой снежной пелены и мрака. Если мы увидим те полчища, что бредут во мраке, чей закон власть имеет там? Что тут скажешь?
– Мир сотворенный богом, обжитой нами мир в котором придумывать собственно ничего не надо. Все имеет имя от истоков времен, законы, которые были, есть и будут бесстрастными, какими их словами не пеленали бы, это все работает, сменяет друг друга.
Балалайкин поднялся и молча уставился в окно.
– Подумайте, нас нет еще. Но, все уже задумано, воплощено. Известно, записано и решено. Наказано, прощено и прочее, прочее, а нас пока нет.
Пьер усмехнулся.
– Творец ведь он все знал, даже расценки на бессмертную душу.
Мальвина обняла его.
– Не нагоняй тоску. Эй, где ты там песья морда?!
– Крепчает градус твоего нектара добрый человек, мы уж начинаем быть теми, кем когда-то были – обратилась она ко мне давая понять, что праздник должен продолжаться.
Отребьев
