Михаил Дмитриевич – тоже москвич! У них – общие темы… Но, блин! Если б я был бы один – я бы сказал себе, что это – медведь!
– Что делать?! – бьётся в моей голове, торопливая мысль, – Здесь же, коровы – вот они, рядом совсем! Цивилизация! Да и вообще! Говорят, что по окрестностям Алёхино бегает целое стадо местных подсвинков! Если я сейчас заикнусь о медведе, а в ответ, из лопухов высунутся весёлые пятачки поросят – надо мной, целый год, весь заповедник смеяться будет!
Мы так и продолжаем шагать, по колеям лесной дороги. Студентки Марины беззаботно болтают с Перовским о Москве, я же – нервно кошу глазом на стену лопухов, по левую сторону дороги.
– Поросята или медведь? Поросята или медведь?.. – одна мысль стучит в голове.
Всё разрешается само собой! В лопухах ручья прямо напротив нас, раздаётся ошалелый медвежий рев!
– Ррррррррааааа!
Идиллия искроносного, солнечного утра исчезает бесследно.
– Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск!
Тяжёлые прыжки надвигаются на нас! Сочный грохот проламываемой стены лопухов стремительно нарастает! Крутнувшись навстречу медвежьему рёву и грохоту лопухов, мы оказываемся перед непроницаемой, трёхметровой, зелёной стеной стеблей и листьев.
– Ррррррррааааа!
Ничего не видно!
– Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск!
Ужасающий грохот низвергаемых лопухов – уже в двух шагах, буквально перед лицом! Мои пальцы впиваются в стальную рукоять тесака, из горла рвётся истошный, предостерегающий вопль: «Э-э-эййййй!». Немедленно сориентировавшись на мой крик, медведь, под прямым углом, сворачивает в сторону и, не показываясь из лопухов, с рёвом несётся по лопухам, мимо нас.
– Ррррррррааааа! Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск!
Всё-также ревя и круша лопухи, медведь, на махах, уходит на близкий, противоположный склон распадка.
Всё стихло. Лопухи – выше нас! Ничего не видно! Здесь можно ориентироваться только по звукам…
Кажется, инцидент исчерпан.
Но, медведь уже снова бросается в атаку: «Ррррррррааааа!». Кошмар первой атаки повторяется в точности!
– Ррррррррааааа! – снова остервенелый медвежий рёв!
Снова стремительно нарастает тяжёлый грохот обрушиваемых лопухов: «Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск!».
Снова моя рука впивается в железную рукоять ножа.
– Э-э-эййййй!
И снова, невидимый в лопухах медведь, ориентируясь по моему истошному воплю, разворачивается в зарослях, буквально в нескольких метрах перед нашими лицами.
– Ррррррррааааа!
– Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск! Хррряск!
Громя лопухи, медведь с рёвом снова уходит на противоположный склон распадка…
Мой мозг не может переварить весь этот бред!
– Что ему нужно?! – стучит в моей голове, такая глупая мысль, – Почему он не уходит?! По-че-му?!
– Бахххх! – взрыв выстрела раскалывает лес.
Громом обваливается мёртвая тишина.
– Зззззззззззззз…
Комариным звоном, она звенит в ушах. Словно, одним щелчком тумблера, выключили звук…
– Вон там, в окошке мелькнул! – приглушённо говорит мне, Михаил Дмитриевич.
Он по-совиному, сильно раскачивает головой из стороны в сторону, пытаясь что-то рассмотреть в буйстве листвы южного леса.
– Девчонки! На кордон! – не глядя, цыкает он через плечо, – Живо!
Времени на красивые обороты речи – нет. В любое мгновение, всё может завертеться опять, в непредсказуемом вихре. Мы ждём, обратившись в слух…
– Хак! Хак! Хак! – вдруг, медведь подаёт голос!
Он начинает хакать, на противоположной стороне распадка.
– Хак! Хак! Хак! Хар! Харрр!
Его отдельные выдохи постепенно становятся всё чаще. И, в конце-концов, его хаканье перерастает в скрипучий и тонкий рёв.
– Харрр! Рррррааа! Ррррраааа! Ррррррррааааа!
Этот рёв становится всё громче и выше по тону, пока не переходит в непрерывный, тонкий вой, на фальцете!
– Ррррееееееееееееееееее!
– Воет!.. Он что? Дразнится?! – первое, что приходит мне в голову.
Тоже обескураженный, Перовский в ответ пожимает плечами, всматриваясь в мозаику листвы…
– Медвежонок! – вдруг, с удивлением, говорит он и тычет пальцем в мешанину леса, – Вон! На дереве!
– Фу ты, блин! Так, всё просто! – проносится в моей голове, – Теперь же всё понятно!
И сразу, приходит осознание непоправимой вины: «В медведицу стреляли! Вот же, блин!». Но, сделанного – не воротишь…
Идут минута за минутой. Мы по-прежнему стоим на дальней колее дороги, в двух шагах от непроницаемой стены лопухов и слушаем лопухи. Нам обоим ясно, что нужно проверить результат выстрела. Если медведь ранен – на траве останутся капли крови.
Надо быть самоубийцей, чтобы без собаки, лезть в дебри лопухов, к раненому медведю! Но выбора у нас, собственно, нет – где-то, в десятке километров, в этом лесном море работают люди! И научники заповедника, и лесная охрана, и лесоустроители… Они могут быть и на нашем участке острова. Раненый медведь! Трудно придумать что-то худшее!
Лопухи смыкаются над нами. Осторожно раздвигая зелёные зонты белокопытника, мы крадёмся с Перовским под лопухами, к противоположному склону распадка. Чуть впереди, с ружьём наизготовку – Михаил Дмитриевич. Я – в двух метрах сзади и правее. Отец напутствовал меня, когда я уезжал работать в заповедник: «В лесу – будь не ближе трёх шагов от первого человека! Чтобы медведь не сбил всех сразу». Я сторожко схватываю глазами, каждый бугорок лесной поверхности. Напряжённо, до звона в ушах, вслушиваюсь в шорохи…
– Вот тут, она стояла! – вполголоса говорит мне Перовский, озираясь вокруг, – Прямо по лопатке бил!.. Неужели смазал?!
Сверху, по стволу ольхи, к нам спускается чёрный медвежонок! Я удостаиваю его коротким, мимолётным взглядом – нам, сейчас, не до зверят. С любой стороны, в любое мгновение, на нас может броситься бурое чудище!
Неуклюжий и головастый, размером с небольшую собаку, медвежонок что-то жалобно бормочет, путается лапами в завалах черешков порушенного медведицей белокопытника и… деловито пристраивается за моими ногами!
– Рефлекс на движение! – механически отмечаю я, про себя, – Как у лисят, на Четверикова!
Хоть и маленький, но ведь, зверёныш! Куснёт ещё, чего доброго!
– Пошёл! – брыкаю я, на медвежонка ногой, назад, – Пошёл!
Жалобно глянув на меня снизу-вверх, тот обиженно отходит от меня и… пристраивается за ногами Михаила Дмитриевича! Перовский, также, как и я, брыкается на медвежонка…
Медведицы нигде нет. Она исчезла, словно растворилась среди листьев, лопухов…
– Хорошо так, стояла! – недоумевает Перовский, – Прямо по месту бил!.. Видно, ветку зацепил!
Крови нигде нет, ни капли! Ни на земле, сплошь устланной зонтами поваленных медведицей лопухов, ни на листве кустарников.
– Вроде бы, он смазал, – прикидываю я.
Камень падает, у меня, с души! Этому промаху – я так рад! Во-первых, это, всё – таки, заповедник. Просто, взять – и застрелить?! А, во-вторых, мы – не смертники, чтобы тропить подранка в лопухах… Однако, мы прочёсываем участок на совесть.
Продолжающий обиженно бродить за нами медвежонок, вдруг заорал и бросился вверх по склону сопки!
– Ррррреееееее! Рррреееееее!
Мы стоим с Перовским в хаосе затопленного лопухами лиственного леса и слушаем его, постепенно удаляющиеся вопли…
– След взял!
– Ррррреееееее! Рррреееееее! Ррррреееееее! Рррреееееее!
– Ага!.. Пошёл-то как! Уже за гребень сопки переваливает.
– Ну. Теперь найдёт.
– Ага! Теперь, уж точно, найдёт!
Тонкие рёвы
