– Гришка! – вскричала наконец она, – тотчас же баринуодеваться! фрак, брюки, белый галстук, жилет, – живее! Да где его головнаящетка, где щетка?
– Матушка! да ведь я из бани: простудиться могу, если вгород ехать…
– Не простудишься!
– Да вот и волосы мокрые…
– А вот мы их сейчас высушим! Гришка, бери головную щетку,три его досуха; крепче! крепче! вот так! вот так!
Под эту команду усердный и преданный Гришка что есть силыначал оттирать волосы своего барина, для большего удобства схватив его за плечои несколько принагнув к дивану. Афанасий Матвеич морщился и чуть не плакал.
– Теперь пошел сюда! подыми его, Гришка! где помада?Нагнись, нагнись, негодяй, нагнись, дармоед!
И Марья Александровна собственноручно принялась помадитьсвоего супруга, безжалостно теребя его густые с проседью волосы, которые он, набеду свою, не остриг. Афанасий Матвеич кряхтел, вздыхал, но не вскрикнул и спокорностию выдержал всю операцию.
– Соки ты мои высосал, пачкун ты такой! – проговорила МарьяАлександровна. – Да нагнись еще больше, нагнись!
– Чем же я, матушка, высосал твои соки? – промямлил супруг,нагибая как только мог более голову.
– Болван! аллегории не понимает! Теперь причешись; а тыодевай его, да живее!
Героиня наша уселась в кресла и инквизиторски наблюдала весьцеремониал облачения Афанасия Матвеича. Между тем он успел несколько отдохнутьи собраться с духом, и когда дело дошло до повязки белого галстука, то дажеосмелился изъявить какое-то собственное мнение насчет формы и красоты узла.Наконец, надевая фрак, почтенный муж совершенно ободрился и начал поглядыватьна себя в зеркало с некоторым уважением.
– Куда ж это ты везешь меня, Марья Александровна? –проговорил он, охорашиваясь.
Марья Александровна не поверила было ушам своим.
– Слышите! ах ты, чучело! Да как ты смеешь спрашивать меня,куда я везу тебя!
– Матушка, да ведь надо же знать…
– Молчать! Вот только назови еще раз меня матушкой, особеннотам, куда теперь едем! Целый месяц просидишь без чаю.
Испуганный супруг умолк.
– Ишь! ни одного креста ведь не выслужил, чумичка ты этакая,– продолжала она, с презрением смотря на черный фрак Афанасия Матвеича.
Афанасий Матвеич наконец обиделся.
– Кресты, матушка, начальство дает, а я советник, а нечумичка, – проговорил он в благородном негодовании.
– Что, что, что? Да ты здесь рассуждать научился! ах ты,мужик ты этакой! ах ты, сопляк! Ну, жаль, некогда мне теперь с тобой возиться,а то бы я… Ну да потом припомню! Давай ему шляпу, Гришка! Давай ему шубу! Здесьбез меня все эти три комнаты прибрать; да зеленую, угловую комнату тожеприбрать. Мигом щетки в руки! С зеркал снять чехлы, с часов тоже, да чтоб черезчас все было готово. Да сам надень фрак, людям выдай перчатки, слышишь, Гришка,слышишь?
Сели в карету. Афанасий Матвеич недоумевал и удивлялся.Между тем Марья Александровна думала про себя, – как бы понятнее вбить в головусвоего супруга некоторые наставления, необходимые в теперешнем его положении.Но супруг предупредил ее.
– А я вот, Марья Александровна, сегодня сон преоригинальныйвидел, – возвестил он, совсем неожиданно, посреди обоюдного молчания.
– Тьфу ты, проклятое чучело! Я думала и бог знает что!Какой-то сон! да как ты смеешь лезть ко мне с своими мужицкими снами!Оригинальный! понимаешь ли еще, что такое оригинальный? Слушай, говорю впоследний раз, если ты у меня сегодня осмелишься только слово упомянуть про сонили про что-нибудь другое, то я, – я уж и не знаю, что с тобой сделаю! Слушайхорошенько: ко мне приехал князь К. Помнишь князя К.?
– Помню, матушка, помню. Зачем же это он пожаловал?
– Молчи, не твое дело! Ты должен с особенною любезностию,как хозяин, просить его сейчас же к нам в деревню. За тем я и везу тебя.Сегодня же сядем и уедем. Но если ты только осмелишься хоть одно слово сказатьв целый вечер, или завтра, или послезавтра, или когда-нибудь, то я тебя целыйгод заставлю гусей пасти! Ничего не говори, ни единого слова. Вот вся твояобязанность, понимаешь?
– Ну, а если что-нибудь спросят?
– Все равно молчи.
– Но ведь нельзя же все молчать, Марья Александровна.
– В таком случае отвечай односложно, что-нибудь этакое,например: «гм!» или что-нибудь такое же, чтоб показать, что ты умный человек иобсуживаешь прежде, чем отвечаешь.
– Гм.
– Пойми ты меня! Я тебя везу для того, что ты услышал окнязе и тотчас же, в восторге от его посещения, прилетел к немузасвидетельствовать свое почтение и просить к себе в деревню; понимаешь?
– Гм.
– Да ты не теперь гумкай, дурак! ты мне-то отвечай.
– Хорошо, матушка, все будет по-твоему; только зачем яприглашать-то буду князя?
– Что, что? опять рассуждать! А тебе какое дело: зачем? дакак ты смеешь об этом спрашивать?
– Да я все к тому, Марья Александровна: как же приглашать-тоего буду, коли ты мне велела молчать?
– Я буду говорить за тебя, а ты только кланяйся, слышишь,только кланяйся, а шляпу в руках держи. Понимаешь?
– Понимаю, мат… Марья Александровна.
– Князь чрезвычайно остроумен. Если что-нибудь он скажетхоть и не тебе, то ты на все отвечай добродушной и веселой улыбкой, слышишь?
– Гм.
– Опять загумкал! Со мной не гумкать! Прямо и простоотвечай: слышишь или нет?
– Слышу, Марья Александровна, слышу, как не услышать, агумкаю для того, что приучаюсь, как ты велела. Только я все про то же, матушка;как же это: если князь что скажет, то ты приказываешь глядеть на него иулыбаться. Ну, а все-таки если что меня спросит?
– Экой непонятливый балбес! Я уже сказала тебе: молчи. Ябуду за тебя отвечать, а ты только смотри да улыбайся.
– Да ведь он подумает, что я немой, – проворчал АфанасийМатвеич.
– Велика важность! пусть думает; зато скроешь, что ты дурак.
– Гм… Ну, а если другие об чем-нибудь спрашивать будут?
– Никто не спросит, никого не будет. А если, на случай, –чего боже сохрани! – кто и приедет, да если что тебя спросит или что-нибудьскажет, то немедленно отвечай саркастической улыбкой. Знаешь, что такоесаркастическая улыбка?
– Это остроумная, что ли, матушка?
