забегали, когда вы про зажигалку у меня спросили?
– Ничего они не забегали…
– А за что тогда извинились?
– Я извинился?
– Да. Второй раз, между прочим. Вот вижу вас второй раз, и вы второй раз извиняетесь. Первый был у машины, на той неделе. У вас хобби такое за всех извинятся?
– Нет у меня такого хобби. Тогда мне казалось, что вам не приятны все эти взгляды и перешептывания…
– Думаете, мне интересно, что происходит за моей спиной?
– Не думаю…
– Тогда зачем вы говорите мне об этом?
– Не знаю. Елена, я хотел как лучше.
– Как лучше для кого? Для вас или для меня? Что вы вообще знаете обо мне?
Я посмотрел на Елену. Она давила на меня. Глаза её блестели, а лоб был нахмурен. Серьезная, напористая натура. Даже злость ей была к лицу.
– Я ничего не знаю о вас, кроме…
– Кроме чего?
– Кроме того, что вы больны, – сказал я и выразительно посмотрел на неё.
Некоторое время она смотрела в ответ, не сводя с меня глаз, а потом спросила:
– А вы здоров?
– На свете нет абсолютно здоровых людей.
– Тогда чего вы ко мне прицепились? Что вы везде свою жалость суете, когда вас не просят?
– Елена, я вас прекрасно понимаю, именно поэтому я и хотел извиниться тогда…
– Да не нужны мне ваши извинения, ваше сочувствие, ваше мнение и ваша жалость!
Я горел от стыда, Елена продолжила:
– Не нужны! Что вы извиняетесь за тех, кого считаете лицемерами, если сами в вопросе с зажигалкой губу кусаете? Жалость всё свою примеряете? Кто вас научил вешать ярлыки, кто вам дал это право? Почему вы думаете, что я несчастна, если умру раньше остальных?
– Я так не думаю!
– Тогда что вы извиняетесь без конца?
– Я просто боялся задеть ваши чувства. Мне казалось, что люди теряют волю, стремления, мотивацию, теряют свои мечты, когда узнают, что жить им осталось недолго и век их обречен. Только поэтому!
– Только поэтому? Только поэтому вы решили судить человека, потому что считаете, что умрете позже меня? И это вы так решили? Это всё ваше преимущество?
– Нет у меня никакого преимущества.
– Тогда кого нужно жалеть, Дмитрий? Быть может, я вам сейчас открою великую тайну, но продолжительность жизни, не делает человека счастливым. Счастливым человека делает доброта, понимание и любовь. И эти качества, не влияют на срок жизни, в отличие от падающего кирпича, на голову случайного прохожего. Жалость унижает нормального человека. Он воспримет это, как оскорбление собственной души, смерть над которой не властна. Тот, кто живёт ярко и сгорит быстрее, но разве тихая и незаметная жизнь в старости, союзниками которой будет только маразм и деменция, чем-то лучше?
– Нет, конечно, – согласился я.
– Тогда в чём преимущество тех, кто проживет дольше остальных? Какая разница, сколько дней проживёт человек в своей жизни, если жизни нет ни в одном из этих дней? – спросила она.
Елена полыхала изнутри. Я позавидовал её энергии и открытым чувствам. Нет такой болезни, которая смогла бы погасить её волю к жизни. Она говорила прямо и честно, что влюбляло и воодушевляло одновременно. Я забыл про закрытую дверь. Мне хотелось обнять её, прижать посильней и никогда не отпускать. Пусть рак сожрёт наши тела, но объединит наши души. Я верил её словам, как верят истине.
– Вы во всём правы, – ответил я и тут же услышал звук включения рубильника, у нас вновь зажегся свет.
Мы встали с коробок. За дверью послышался шорох, потом замок щелкнул и дверь отворилась. Я быстро подбежал к двери и выскочил на лестницу, но услышал лишь топот ног наверху.
– И вам его, никогда не догнать, – сказала Елена, – Теперь и вы меня извините, если наговорила вам лишнего.
– Вам не за что извинятся, Елена, – ответил я и добавил, – Впрочем, как и мне.
Елена улыбнулась, и мы вышли на улицу. В кабинетах уже никого не было. Я закрыл лабораторию и отвез Елену домой. Провожая её к подъезду, я спросил:
– Почему рядом с вами, мне хочется заново учиться жить?
– Так что же вам мешает? – ответила она и светлым лучиком угасла в подъездной темноте.
Я стоял и глубоко дышал проникновенным счастьем, пока мой сердечный ритм отплясывал самбу где-то на бразильском карнавале.
– Это всего лишь гормоны, – шептал я ночным комарам, – Всего лишь чары влюбленности. Не поддавайся им, будь сильнее.
Но было слишком поздно. Курящий на втором этаже молчаливый свидетель, в трусах горошек и майке-алкоголичке, ещё долго улыбался в след уезжающей машине какого-то чудика, который станцевал эксцентричный танец, похожий на одинокую ламбаду, прежде чем сесть в свой автомобиль и уехать.
Так выглядит счастье.
Часть вторая.
«Кубок наглости»
Подумаешь, рак!
Тоже мне, соперник! Когда ты стоишь и изнываешь перед чувствами, рвущими на части твою плоть и душу, а в собственной пятке торчит стрела амура, то зачем вообще боятся какой-то болезни, пусть даже неизлечимой, если ты словно раненный зверь, над головой которого, кружат лихие купидоны?!
Плевать!
Время такой же порок, как похоть, цинизм и лицемерие! Отдайся власти качелям времени и сойдешь с ума, от переживаний прошлого и будущего, что раскачивают твоё сознание и превращают собственную жизнь в сплошной нервоз и сожаление.
Я не хочу думать, сколько там, кому осталось. Не хочу знать, какова цена удачи. Не хочу верить в боль утраты.
Я хочу любить человека, который постиг тайну вселенной и смог ответить на главный вопрос любого гомосапиенса:
«Как отныне и навсегда полюбить мир, если он ко всем беспорядочно жесток?»
Утром я сидел в своём рабочем кабинете и постукивал ручкой об стол, в ожидании своего незаменимого помощника, на должности подсадной утки. Утка пришла, чуть опоздав, и вальяжно протяпав средь женских масс полных трепета и страсти, направилась прямо ко мне в кабинет.
– Здрасти, – небрежно кинул мне Саша и, заполнив кабинет стойким запахом своего одеколона, растекся на стуле.
– Привет, – ответил я, – Ключи от склада у тебя?
– У меня, – ответил он, позевывая.
– Замечательно, значит твоя работа?
– Какая?
– Такая! Кто меня вчера на складе закрыл?
– Ааа, вы об этом, – раскинув ноги по сторонам, невозмутимо отвечал Александр, – Так это был я, я закрыл.
– И? – требовал я продолжения.
– Что и?
– Придуриваешься?
– Нет.
– Зачем закрыл?
– Хотел, как лучше для вас.
– Для меня?! – удивился я.
– Ага, – расслабленно отвечал Саша, сползая со стула, – Она красивая.
Я долго и вкрадчиво пытался разглядеть в своем помощнике, хоть малейший признак движения нейронов, под лобными долями, но в его
