князь, из вражьего стана!
Тропкой и лесом переход еще в несколько верст. Впереди дымы над хатами, слышалось в деревне движение. Пригляделись: казачьи шапки, лычки и даже сверкнули на плечах у кого-то погоны.
Ставцев даже как-то распрямился, словно сбросил с плеч давившую к земле тяжесть. Двинулись целиной, полем к деревне. Их заметили, на околице остановились несколько казаков. Один даже снял с плеча карабин. Ждали.
— Кто такие? — спросил картинный, как с пряничной обертки, казак. Зауралец.
— Подполковник Ставцев, поручик Курбатов...
Казак подтянулся. Стал во фронт.
— Прошу провести в штаб! — приказал Ставцев,
Казак козырнул и торопко пошел впереди.
Ставцев оглянулся на Курбатова и радостно подмигнул.
— Порядок! Порядок, строй, дисциплина! А вы говорите, поручик, большевики!
— Я ничего не говорю, подполковник!
— Вы, нет! Вы, нет, а вот когда в Москву войдем, вашему тестю одно спасение, что нас укрывал!..-.
Да, Курбатов имел возможность заметить, что порядок здесь был несколько иным.
Чешские вооруженные патрули на станции. Никаких мешочников, в вагонах стекла, при отправке поезда бьют в колокол, при станциях обильные базары, работают вокзальные буфеты. Можно выйти, пообедать, выпить, были бы деньги. А деньги были...
— Ну что? — вопрошал Ставцев. — В другой мир попали? Много ли вы сроку кладете на разлуку с молодой женой?
19
На запасном пути стоял вагон, прицепленный к бронепоезду. Близко не подойдешь, военное оцепление.
Чекист с вислыми усами предъявил документы и, подталкивая вперед Проворова, провел его к вагону. Пришлось подождать. Несколько минут стояли у подножки вагона. Вот открылась дверца, пошатываясь, бледный, из вагона вывалился человек в штатском. Его повели в сторонку под конвоем... Ясно было Проворову, зачем повели. А чекист объяснил:
— Сволочь! Разворовал военный склад, красноармейцев тухлятиной кормил... Ему сейчас наведут глянец!
Чекист подтолкнул Проворова в вагон. Вошли в салон.
— Ястребок, товарищ Дубровин! Оказал вооруженное сопротивление. Могли бы разобраться и сами, говорит, что до вас имеется что сказать.
— До меня? — удивленно спросил Дубровин. — Пожалуйста! Оставьте нас!
Дубровин запер дверь за усатым чекистом и обернулся к Проворову, раскрыв руки для объятий. Обнялись, расцеловались.
— Случай или с расчетом ко мне? — спросил Дубровин.
— Тут и расчет и случай... Все вместе, Алексей Федорович! Другого раза не случится толком поговорить...
— Где ваши подопечные?
— Ставцев совсем раскис... Не привыкло его благородие к революциям.
— Привыкнут!
— Надо было бы сойти в прифронтовой зоне, не сошел. На русское авось надеялся. А здесь опергруппа наших... Такая мелочь, и все сорвать могла! Прихватили бы их без документов, как тогда вытаскивать? Я на себя удар принял, зашумел. Меня повели, как опасного преступника...
— Всего, Михаил Иванович, не предусмотришь! Путь-то был очень трудным и далеким. Такую я здесь встретил мерзость, такое запустение, стыдно сказать! Так где же ваши подопечные?
— Теперь, наверное, пешком пробираются до линии фронта.
— Как себя чувствует Курбатов?
— Приуныл, Алексей Федорович! Приуныл. Приметно этакое. А как не приуныть? С нами свою судьбишку связал, а ежели посмотреть со стороны, да к тому если и непонимающий, то какая же наша здесь перспектива обрисовывается? Разруха, все в беде... А тот все жужжит ему, что большевичкам жизни до осени!
— Думаешь, струсил?
— Нет! Не струсил! Он не трус! Затосковал!
— Да, картина на дорогах безотрадная. Товарищ Ленин меня сюда откомандировал. Надо готовить тыл для весеннего и летнего наступления. Вы жену Курбатова видели?
— Довелось... Встретил их на дороге, прошли рядом по парку. Ночью.
— Любовь?
— Настоящая, Алексей Федорович! Вы успели от меня посылку получить?
— Успел! Весь вопрос: где Кольберг? Теперь мы можем считать, что в деле Курбатова интересы белогвардейщины смыкались с интересами... Я не спешу с определением. Но без иностранного вмешательства здесь не обошлось. Итак, связь, Михаил Иванович, можно держать со мной. Это ближе, чем до Москвы. Пока я здесь... Курбатов пусть занимается своими делами. Вы можете справиться и без Курбатова. Мне нужны сроки наступления Колчака, численность штыков и сабель, артиллерийский парк. Надо знать, сколько он держит на прикрытии Дальнего Востока. Части, названия частей, их командование. Если будет трудно и надо будет обратиться за помощью к Курбатову, обратитесь. Но чтобы он добывал сведения, не задавая вопросов. Он должен брать пока только то, что само плывет в руки. Лишний вопрос в его положении сейчас смертельно опасен. Я буду заниматься делами, от меня вы уйдете ночью...
20
— Мне кажется, — говорил с расстановкой, неторопливо, наслаждаясь звуком своего голоса, Ставцев, — мне все кажется сном, чудом! Я вернулся из ада, я прошел все дантовы круги, все кружится, кружится в кровавом водовороте... Россия в агонии! Миллиарды вшей копошатся на ее беспомощном теле. У вас тишина, свет, осколки милой сердцу России!
Речь эту Ставцев держал, сидя за изящно сервированным столом, покрытым белоснежной скатертью. Икра всех сортов, балык, заливная осетрина, бутылки французского коньяка, английского виски, испанский вермут.
Огромный зал с лепными потолками, в котором тонул этот стол, накрытый на несколько персон, приглушенный свет огромной бронзовой люстры под высоким потолком.
Ставцева принимал Кольберг. Он первым получил известие о прибытии Ставцева и его друга. Его встретили на вокзале, провезли на автомобиле в гостиницу. Номер Ставцеву, номер Курбатову. Ставцев принял ванну, переоделся. И вот они вдвоем, старые друзья. Ставцев отрезал кончик сигары и откинулся на спинку покойного мягкого кресла.
Бледное, изможденное лицо Кольберга бесстрастно и неподвижно. Под глазами обозначились синие круги, не скрывает синеву и толстый слой пудры.
— Я не верю, Николай Николаевич, ни в сны, ни в чудеса! — ответил он на восторги Ставцева. — Не верю ни во что, чего не знаю. Вам может вериться и не вериться, я должен знать. Вы вышли оттуда, откуда никто из наших не выходил. Я вам верю, Николай Николаевич, как себе, но я должен мысленно охватить весь ваш путь, рассмотреть каждый на этом пути порожек... Вы бежали с Лубянки, из рук Дзержинского. Не кажется ли вам, что здесь на вас могут смотреть или как на святого, или как на шарлатана? Третьего не дано!
Ставцев протестующе поднял руку.
— Густав Оскарович!
Но Кольберг не дал договорить Ставцеву.
— Николай Николаевич! Я ваш друг... Я знаю вас и вашу семью. Мне всегда было ласково и тепло в вашем доме. Неужели вы думаете, что я сомневаюсь в правдивости вашего рассказа? Я хочу только уточнений,
