поколений не делали, ну, этого самого… Детоубийства?
– А я и не знал, – ответил Самат, глядя на Вовку, – Но ведь у нас не было выбора, правда? Думаешь, ведьма выпустила бы нас с той поляны, когда мы отдали бы ей череп? Да ни за что. Вот я и решил рискнуть и сделать этот ход.
– И ты угадал, – восхитился Вовка.
– Да, – кивнул Самат, – Я просто подумал, что вот, в моей семье нас у родителей шестеро. У моей матери было семь братьев и сестёр. У бабушки… В общем, это была случайная мысль, я и не подозревал, что женщины нашего рода такие… такие… Ну ты понимаешь.
– Понимаю, – ответил Вовка, – Настоящие. Тебе есть чем гордиться, Самат.
Друг кивнул.
– Ну что, бежим? Бабушки уже, наверное, с ума сходят!
– Думаешь, им станет легче, когда они увидят нас вот в таком виде? – рассмеялся Самат.
Вовка расхохотался в ответ и обнял друга. Исцарапанные, мокрые, грязные, всклокоченные и повзрослевшие мальчишки прибавили шагу, и поспешили навстречу тёплому свету в окнах родного дома.
Полынья
Уже который день судачили бабы у колодца об одном и том же, не давала им покоя Фёкла, что жила у леса. И то правда, было о чём поговорить. У молодой вдовы Фёклы появился кто-то…
Тихона, мужа Фёклы, не стало года три назад, молнией убило прямо в собственном дворе. Люди шептались, что небеса его покарали. Злой он был человек, жестокий, жену свою, Фёклу, частенько колачивал. Не видела она с ним счастья бабского. Сама всё хозяйство мыкала, сено косила, огород растила да детей поднимала. Тихон же по деревне пьяный шатался. Из местных за него никто не пошёл, все знали каков, так он издалека жену себе привёз. Говорят, сиротку взял. Как уж он её нашёл, то неведомо было. Рассказывала Фёкла, что с тёткой росла, да той не больно-то и нужна была, так, что рада-радёхонька была тётка спровадить скорее племянницу родную из дома, лишний рот держать не хотела. И было-то тогда Фёклушке шестнадцать годков. А Тихону уже почти тридцать стукнуло.
Дом ему от родителей остался. Туда и привёл он молодую жену. Фёкла собой хороша была, черноглазая, русоволосая, губы вишнями горят, сама стройная, крепкая. Сразу же взялась она за хозяйство, порядок в избе навела, двор прибрала, огород засадила – как раз весна пришла о ту пору. И недели не прошло, как Тихон себя уже и показал. Впервые напился при молодой жене. Не корила его Фёкла, не ругала – разве ж можно так с мужем-то? Надобно ведь с почтением да послушанием к супругу. А тот видит, что молчит жена, и вовсе распустился – через день пьяный. По дому от него толку никакого. Одно дело – ребятишек строгает, что ни год, то по младенцу у Фёклы. Четверых родила ему молодая жена. Да все робяты хорошие какие вышли, ладные – крепенькие, что грибочки, круглоголовые, светленькие, весёлые. Нет бы остепениться да радоваться такому богатству, ан нет, Тихон всё в бутылку глядит.
Так и прожили они пять лет. А на шестой год, во время летней грозы и ударила молния прямо в пьяницу, да не просто поразил его огонь небесный, а дотла сжёг. Такого чуда никто доселе в деревне и не видывал. Да хорошо, что случилось всё на глазах у соседей, что Тихона домой в тот вечер привели, Фёклу жалеючи, иначе и не узнали бы, куда он пропал. Не успели они во двор войти, да пьяницу на крыльцо посадить, как громыхнуло, раскатилось по небу, загремело, загудело страшно, и блеснула вспышка, так и ослепило всех ярким светом. Соседей-то отбросило от крыльца чуть не до калитки.
Как головы они подняли, так и увидали, что Тихон весь огнём объят. Бросились они было его из бочки поливать, что на углу избы стояла, под дождевую воду, да не тут-то было. Не гас этот неведомый огонь, а горел ровным синим светом. Через мгновение остались от Тихона лишь рубаха да штаны, и вот ведь диво – не тронул их огонь вовсе! И в тот миг, как Фёкла и соседи, обезумевшие от увиденного, закричали, хлынул дождь, такой силы, что деревья пригнулись под его силой. Стеной шёл, бушевал, неистовствовал.
На другой день решено было, по совету батюшки, хоронить те штаны с рубахой. Панихиду отслужили. Земле придали то, что осталось – одёжу да крест нательный на гайтане.
– Без креста ушёл, не принял его Бог, – шептались старухи, – Не иначе, как черти его прямиком в ад утащили, живьём…
Зажила Фёкла одна с ребятами, в двадцать один год вдовой уж осталась, да с четырьмя малыми. Да и то сказать, мало что переменилось в её жизни – как тянула всё сама, так оно и осталось. Ей не привыкать было. Хотя всё же изменилось кой-чего – спокойнее жить стала баба. Никто уж боле не пьянствовал, рук не распускал, беспорядка не чинил. И Фёкла даже похорошела во вдовстве своём. Лицо побелело, от слёз обсохло, заулыбалась снова, сарафан новый справила. Тяжело, конечно, жилось всё же. Вот избёнка покосилась, ведь сколь годов ей уже было. Вот коровка занемогла да и издохла вдруг.
А в середине лета холода вдруг случились невиданные, такие, что снег запорхал, землю на два пальца укрыл. Все посевы погибли. Вот тогда страшное время наступило для Фёклы и ребятишек. Поначалу, кто чем мог, помаленьку помогали, но ведь и у самих есть нечего, и семьи большие тоже. И наступил день, когда еды в доме не осталось совсем. Что делать? Затуманилось в голове у Фёклы. Ведь разобраться, молоденькая она совсем была, что там – двадцать с небольшим годов, с детских лет добра не видела, прикормышем росла в чужом дому, тётка нахлебницей звала, да и замуж вышла, счастья не обрела, ничего хорошего от мужа не видела. Лишь питьё да битьё. А детки вон кушать просят, ревут который день. Что им сказать?
– Пойду на реку за водой схожу, – сказала она ребятишкам, – Станем похлёбку варить. Ждите меня, дверь никому не отворяйте, запритесь на засов.
Соврала так Фёкла, накинула платок на голову, тулупчик, взяла коромысло с вёдрами, да и отправилась на реку. Идёт она тропинкой, а уж тёмно было, зима, вечер лунный выдался, идёт и плачет – принесу воды, а дальше что? Что скажу ребятишкам? Ни горсти муки нет в доме, ни крошки хлеба… Идёт Фёкла, ничего не видит перед собою, слёзы глаза застилают, только снег, что под луною блестит, звёздами в мокрых ресницах множится, да скрипит под ногами. Никого на улице, все по домам сидят, а у Фёклы и печь назавтра топить нечем будет.
И до того стало ей горько от своих мыслей, от судьбинушки своей тяжкой, что решила она в проруби утопиться. Вот что лукавый-то творит, знает, когда к человеку легше всего подступиться – в тяжёлый час. Да только решила Фёкла перед смертью молитву сотворить, а как стала про себя читать, так и прозрела, словно проснулась – что ж я удумала?! На кого деток оставлю? Да грех-то какой на душу взять захотела, Господи помилуй!
Встала Фёкла посреди реки, озирается, будто и не понимает, как попала она сюда. Мостки-то, с которых зимой бабы воду из проруби черпали, вон они, далече остались. А стоит Фёкла у полыньи. Два шага до неё осталось. Ещё бы немного и конец ей пришёл. Отпрянула она назад. Слёзы вытерла. Окинула взором Божий мир. Красивый-то он какой!
Кругом белоснежные снега стелются, блестят под полною луной, звёзды яркие в небе играют, мороз стоит такой, что все деревья одел в кружево, вон деревенька, что родной за эти годы стала, избушки, как игрушечки друг к другу пристроились, светятся в окошках огоньки, из труб дымок тонкой лентой вьётся, округ домишек плетень, хлева да амбары. А вдалеке поля раскинулись,
