джаз-оркестр, его б незамедлительно наняли воскрешать полупокойника.
— Невероятно, — говорил теперь главный врач. — Я просто ничего не понимаю.
Все просто ничего не понимали.
Роза Побледнела. Маргарита за нее беспокоилась. Дома у нее было плохо. Но сейчас Роза спокойно обнимала Маргариту за плечи и улыбалась:
— Я знала, что он поправится. Я знала.
— Ты больше любишь его, чем я, — говорила Маргарита. — Вот и все.
Маргарите представлялось густое солнце неведомых краев, которому не на что светить.
Лео Грей начал поправляться.
— Каждый день небольшие сдвиги к лучшему, — говорила теперь старшая сестра.
Даже привратник радовался.
— Ну, вот как дело-то обернулось, — говорил он и Маргарите и Розе, будто тайно одобрял двоеженство.
— Это она, что ли? — спросил у него помощник как-то вечером, когда мимо спешила Эрна.
Теперь они их знали.
Однажды в конце марта рука Лео Грея свесилась с постели. И это тоже был сдвиг к лучшему.
— Маргарита, все может быть, — сказала Роза Маргарите, когда та рассказала ей, что сняли все бинты, оставив только повязку на голове.
— Нет, Роза, — сказала Маргарита. — Слишком ты любишь тешиться надеждой. Ты не желаешь замечать, что земля круглая, и просто идешь напрямик. Ну что, что может быть?
Маргарита продала голубую спортивную машину и купила пикап.
Весна взялась дружная, солнце светило вовсю, скворцы ошалело голосили в новых кварталах над гнездами, над детскими колясками, над шезлонгами.
— Лето тем хорошо, — сказала Альва, — что птичьих гнезд уже не видно, зато слышно, что они тут.
Иногда Лео Грею поднимали изголовье, и его подтыкали подушками, так что казалось, будто он сидит. Маргарита садилась рядом и держала его руку, сухую и холодную. Когда она ее выпускала, рука тихо падала. Она смотрела на него. Он никуда не смотрел. Она выжидала, пока он закроет глаза, потом снова откроет. Иногда он открывал рот и производил звук, ни с чем не соотносимый. Она приходила, и он не замечал. Она уходила, и он не замечал.
Лео жил в ином мире. Оптимизм врачей был сдержанный.
Ему стали массировать руки и ноги. Поворачивали ему голову. Упражняли ему глаза, направляя в лицо цветные тени, неожиданно его освещая. Он поправлялся. Он поворачивал голову в обе стороны на десять градусов. Он слушал, когда сиделка ударяла по саксофону.
Улыбка зрела на его лице отдаленным светом в глазах, изгибом губ. Лицо припоминалось сиделке, где-то она его уже видела. Она ломала себе над этим голову за завтраком.
Аполлон. Это был Аполлон, ранний Аполлон.
Так родилось прозвище Лео Грея.
Сдвиги к лучшему продолжались.
Однажды Маргарита поехала на уикенд за город с Франком. Зеленя дымно стлались по темной земле, по опушкам гуляли воркующие фазаны. Они брели и брели по сухой листве, по сущему раю анемонов и подснежников.
— Плохо тебе, Франк, — сказала Маргарита. — Ты б хоть притворился, и станет легче. Не умеешь?
Он лежа разгребал листву, высвобождая вздувшиеся, напрягшиеся ростки.
— Посмотри на меня, — сказала она.
Он сквозь красные ветки в тихонько лопающихся почках посмотрел на небо, и она увидела все это в его глазах и сказала:
— Твои дети небось поедают горы овсянки?
Он кинул по ней далеким взглядом, еще полным синевы, и оперся на локоть.
— Ну, чего ты? — сказала она.
Роза и Альва взялись в эти дни посещать. Лео. Альва брала с собой книгу и вслух ему читала, а Роза вязала платок или расставляла нарциссы и тюльпаны. Цветов стало гораздо меньше.
— Он больше улыбается, — говорила Альва после часового чтения вслух. Она обучала Лео езде в колясочке.
— Надо научиться, Лео, — говорила она.
— Он больше улыбается, смотри-ка, смотри.
Маргарите, когда она вернулась, тоже показалось, что он больше улыбается. Да они и куда лучше ее во всем этом понимают.
— Конни, верно, на учениях по гражданской обороне, — сказала она.
Роза кивнула.
Настал май, и каждый день в больнице шел разговор о том, что скоро Лео сможет сидеть на террасе. Маргарита купила белое замшевое пальто, чтоб набрасывать ему на плечи.
— Я думала о высокогорном отеле, — извиняясь, пояснила она Розе, когда показывала покупку.
В один из последних дней мая, о четверг, когда она к вечеру пришла в больницу, дежурная сестра улыбнулась ей и сказала:
— Сегодня ваш муж на террасе.
Она спустилась к выходу и потом через стеклянную дверь вошла на большую кирпичную, увитую жидким хмелем террасу. Руки его лежали на колесах. Он сидел, слегка подавшись вперед, и смотрел в одну точку: на фонтан, в упрямых струях которого неопознаваемыми сигналами невидимых судов бились солнечные блики. Она пододвинула к нему шезлонг, взялась за спинку его кресла и хотела покатать.
Свет отвесно падал сквозь плотные зеленые кроны, откуда вдруг вспархивали и разлетались по дальним закоулкам сада голуби, с тем чтоб, побродив, вернуться к насиженным местам и многочасовому воркованью. Под деревьями прогуливались парочки; скамейки обсели больные, поодиночке и группками, в долгих разговорах, в полосатых халатах и в послеобеденном опьянении. Больничную сонь на живую нитку прошивал оттесненный оградой звон и грохот города.
— Лео, — сказала ему Маргарита, как-то вкось притягивая его к себе; ей хотелось видеть его, хоть он ее не видел и не понимал, — через месяц ты вернешься домой, я за тобой буду ходить. Я буду утром отводить тебя в инвалидный дом, а вечером забирать. Знаю-знаю, ты бы сказал — хорошенького понемножку. Ты такого не любил. Тебе подавай счастья. Но что поделаешь? Какой у меня выход?
Она прикрыла рукой его руку.
— Бывает счастливая судьба и злая судьба, Лео. Я выбираю злую судьбу, Лео. Не в тебе тут дело. Просто так, по-моему, надо. И не для того, чтоб быть доброй. Просто соблазн такой. Никто ничего мне не обещал. И я тебе ничего не обещаю.
Она посмотрела на него. Надо бы захватить с собой замшевое пальто. Оно бы пошло ему. Она встала с шезлонга, опустилась на корточки, положила голову к нему на колени и заметила, что он на нее не смотрит. Она взяла его руки, положила к себе на затылок, и, когда она подняла глаза, она увидела, что он разглядывает собственные руки, уже соскользнувшие на колени.
Ей важно было в этом удостовериться.
— Я не буду тебе верна, Лео, — сказала она. — На это ты не рассчитывай. Но что мне делать с собой, я тоже не знаю.
Он испустил вздох.
— Может, приучусь петь на кухне, — сказала она.
Пришли Роза с Альвой… Альва была в колясочке. Им разрешили покатать Лео по парку. Роза подталкивала Лео, у нее был больший опыт, Маргарита шла
