— Почему ты не сказала мне о своей дипломной работе?
С ее лица схлынул румянец, и она стала до того бледной, что Пол с удивлением заметил тонкую светло-зеленую линию подводки для глаз. Он понятия не имел, что она подкрашивается днем. Люсинда засмеялась:
— Не сказала, потому что не о чем говорить.
— Почему же?
Люсинда посмотрела на свои руки, лежавшие на коленях, потом стащила повязку и принялась мотать головой. Темно-русые мокрые кончики волос хлестали ее по лицу.
— Я выбрала не ту тему, — наконец произнесла она, Ситон понял, насколько она огорчена, уловив легкий акцент жителей севера Англии в ее голосе. Люсинда бесстрастно продолжила:
— Мне хотелось поразить всех блестящим сочинением о каком-нибудь незаслуженно забытом художнике. А обернулось все охотой за призраком.
— Я могу помочь тебе.
В квартире наверху тихо звучал знакомый мотив «Red, Red Wine».
— Помочь в чем? Втереть всем очки?
— Помочь получить диплом, достойный твоего таланта.
По ее лицу было заметно, как сильно она переживает. Никогда раньше Ситону не приходилось видеть, чтобы Люсинда так страдала Она словно попала в западню: жары, этой комнаты, его настойчивости.
— Покажи-ка мне работы Пандоры, — попросил он, желая увести разговор в сторону и дать ей возможность прийти в себя.
Сняв с полки над телевизором тонкую книжку в твердом переплете, Люсинда отдала ее Полу и вышла из комнаты. Вертя книжку в руках, Пол слышал, как Люсинда возится в ванной с ингалятором: у нее была астма.
Книга оказалась монографией. Автор некий Эдвин Пул. Его имя было вытиснено на обложке шрифтом, типичным для издательской группы Блумсбери. На пяти страницах, после оглавления, Пул педантично описал фотоработы Пандоры Гибсон-Гор. Далее следовали двадцать вкладок с портретами. Застывшая монохромная вселенная, пахнувшая в атмосфере июньского зноя пылью и отчужденностью мертвых и ломких страниц.
На одном из снимков был запечатлен скорбного вида иллюзионист, опутанный цепями. Он стоял на мосту через Сену — реку и город можно было узнать по скелетообразной башне, видневшейся вдали.
На другом был клоун, сидевший на барабане посреди арены. Пуговицы-помпоны его костюма казались несоразмерно большими, а при более пристальном рассмотрении обнаруживалась еще одна драматическая подробность: опилки возле его гигантских башмаков были забрызганы чем-то похожим на кровь.
Была там и балерина. Она дожидалась выхода в кулисе ярко освещенной сцены и покуривала сигаретку, вставленную в черепаховый мундштук. Ее жилистые руки и ноги контрастировали с белой балетной пачкой, а убранные в тугой пучок черные волосы делали ее лицо со впалыми щеками совершенно мертвым.
А еще нью-йоркский полисмен. Двумя пальцами он держал тяжелую рукоять револьвера, демонстрируя крайнее отвращение, словно в руках у него была дохлая крыса. У его ног лежал накрытый пальто труп — вероятно, жертва преступления, о поле которой можно было судить по маленькой бледной руке, высовывающейся из-под грубой ткани. Далее Ситон узнал прославленного французского боксера Жоржа Карпантье, застигнутого за поеданием кремовой слойки за столиком кафе. Волосы спортсмена были густо набриолинены, а под бровью пролегла длинная, кое-как зашитая рваная рана.
Были там и снимки артистки кабаре с толстым питоном, а также фокусника, обнажившего в улыбке гнилые зубы. Рядом с ним над карточным столом в воздухе застыл стеклянный шар. Какой-то человек, стоящий в тени, позировал фотографу на палубе морского лайнера. На фотографии не было ничего, что подсказало бы название судна. Но Ситон все равно узнал человека. Это был английский оккультист Алистер Кроули. Он кому-то улыбался — возможно, просто на камеру. И наконец, ателье. Группа застывших женщин взирала на стройный манекен, на котором швеи закалывали нечто вроде платья.
Фотографии Пандоры производили сильное впечатление. Но Ситон подумал, что зрителя привлекало не мастерство художницы, а нездоровое любопытство при виде смерти. Умирание всегда притягивает, а на ее снимках, бесспорно, был изображен иной мир. Вот что роднило ее персонажей — они все были уходящей натурой.
Но это был не тот мир, уход из которого мог вызвать сожаление и печаль. Он был слишком мрачным и даже безобразным. Может быть, в том и состояло искусство фотографа, ее истинный дар — выйти за рамки позолоченной слащавости, свойственной старинным снимкам Пандора Гибсон-Гор видела мир во всей его страшной наготе. Так и ее работы: они не были набором реминисценций на желтоватой бумаге.
Пол Ситон не хотел бы оказаться среди обитателей созданного ею мира. Более того, не хотел бы даже ненадолго стать там гостем. Закрыв книгу, Пол задумался, что, ради всего святого, могло заинтересовать Люсинду в творчестве этой женщины.
Он перечитал монографию. Эдвин Пул был на редкость немногословен. Ситону показалось, будто автор проводит мысль о том, что Гибсон-Гор достигла в своих трудах технического совершенства, не доступного большинству женщин-фотографов ее эпохи, и что она, не в пример многим, придерживалась бесстрастного отражения действительности. У Ситона создалось впечатление, будто аргументация автора направлена больше на рассеивание его собственных предрассудков, чем на освещение художественных достоинств работ Гибсон-Гор — если, конечно, ее можно было причислить к художникам. Пока же у Пола были большие сомнения на этот счет.
Джулия Маргарет Камерон опередила Пандору с ее темой более чем на полвека, добиваясь не меньшего эффекта. Если же вы ожидали превосходства бесстрастного жизнеописания над эмоциями, то можно было бы, в конце концов, обратиться к военным фотоснимкам Ли Миллер, а уж Ли Миллер была женщиной до мозга костей! Пол снова взглянул на страничку оглавления, и тут в комнату вернулась Люсинда. Она уже сняла теннисный костюм и теперь принесла им по кружке чая. Монография Пула датировалась тысяча девятьсот тридцать седьмым годом.
— Он ее двоюродный брат, — присаживаясь рядом, сказала Люсинда. — Между ними десять лет разницы. Сам он не имел к искусству никакого отношения. В свои двадцать семь уже занимал высокое положение у Ллойда в Лондоне. Но ее самоубийство могло навредить его карьере. — Она сделала глоток чаю. — Поэтому он решил написать вот это и издал за собственный счет, всего несколько сотен экземпляров.
— Но это ведь дешевка.
— Наоборот, очень дорогая вещь. Отпечатана в одном из филиалов Блумсбери, в типографии, основанной Литтоном Стрэчи.
— Я имел в виду, дешевка как источник информации.
Люсинда кивнула. Они молча принялись пить чай. Чай был крепкий и бодрящий. У чая, как и у ее акцента, был привкус севера.
— Большинство лучших работ Пандоры выставлено в Британском музее.
— Значит, хорошие работы все же были?
— Конечно! Они просто великолепны! Для своего времени.
— Что же ты в них искала?
