«Аль-Каида» превратилась в сеть, объединяющую различные ячейки во многих частях мира, они не всегда составляют единое целое, но едины в духе посланий шейха террора. «Аль-Каида» ведет умелую информационную игру посредством своих многочисленных посланий и стремится к лидерству в мусульманской общине, не имея территориальной базы и опираясь на разбросанных по всему миру последователей. Она претендует на то, чтобы представлять всю умму, противостоит Западу и выступает против местных мусульманских властей, начиная с Саудовской Аравии. Главная цель исламского радикализма — свержение «нечестивых» мусульманских правителей: это прежде всего внутриисламская, а не антизападная борьба. Но успехи ее оправдывают радикалов и террористов в мусульманских массах.
Если террористический ислам есть подлинный лик более миллиарда верующих или суть их религии, да, тогда положение действительно очень тяжелое. Безвыходное положение. И тревогу били многие. Некоторые, как Ориана Фаллачи (Oriana Fallaci), имели большой успех в СМИ. Они указали на опасность и выступили с идеей западной идентичности, радикально противоположной исламу. Ислам — смертельная угроза. Какие политические шаги из этого следуют? После 11 сентября Буш, исправляя свое первое выступление, постоянно заявлял, что Америка ведет войну не против ислама, а против терроризма и варварства. Однако идея столкновения цивилизаций между христианством (или Западом) и исламом жива.
Ричард Буйе (Richard Bulliet) в книге, название которой выражает ее основную мысль, «Исламо-христианская цивилизация», сделал попытку восстановить общность двух миров. Он анализирует элемент, переживающий серьезный кризис в мусульманском мире — традиционную религиозную власть улемов. Они были постепенно дискредитированы за последние два века, в ходе попыток модернизации, усиливших реформаторскую самодержавную власть.
Противники объясняли сопротивление улемов их традиционализмом, подобным европейскому клерикализму, против которого боролся прогрессивный антиклерикализм. На самом деле в истории ислама истолкование улемами шариата ограничивало тиранию правителя, вынужденного ему подчиняться.
В пустоте и дискредитации религиозного авторитета появились новые инстанции, требующие восстановления Закона, начиная с «Братьев мусульман» в двадцатые годы. Все это сильно отличается от европейской истории, где, по словам Бернарда Льюиса (Bernard Lewis), хорошее правление рассматривается в категориях свободы, а не справедливости, как в исламе. Осама Бен Ладен стремится представлять религиозное руководство глобального и единого исламского мира, в то время как собственно религиозные власти не пользуются большим доверием. Поэтому он ссылается на упразднение халифата в 1924 году.
Ставя перед собой вопросы об исламе как о едином «субъекте» (по сути, с единой антизападной стратегией), мы соглашаемся с представлениями об исламском мире, навязанными шейхом террора и самым крайним радикализмом. Однако, если быть честным, нельзя не признать, что образ противостояния христианства и ислама — давняя идея, которая, кажется, проходит через всю историю. Помню, как вскоре после 11 сентября один итальянский светский издатель в разговоре со мной о положении в мире, сказал, что почувствовал себя христианином. 11 сентября ознаменовало собой и новое открытие христианской идентичности. Многое говорилось о христианстве как идентичности. Однако я полагаю, что во многих есть беспокойство об отсутствии смысла в настоящем, а значит, поиск иных горизонтов. Это разговор не столько о политике и христианстве, сколько о вере.
Смягчение разговора о конфликте цивилизаций могло бы показаться уступчивостью или данью политкорректности. Говорят, что если нас не сломит терроризм, то это сделает мусульманская демографическая бомба.
В России недавно был опубликован роман «Мечеть Парижской Богоматери»; его автор, Елена Чудинова, описывает Париж 2047 года под властью ислама, где христиане загнаны в гетто. Российское общественное мнение весьма чувствительно к угрозе мусульманской демографической экспансии. Но американский историк религий Филипп Дженкинс (Philip Jenkins) в своем исследовании «Третья Церковь» утверждает, что ислам не обгонит христианство. Мир — не большой Ливан, где мусульманская демография неумолимо подтачивает христианские позиции.
По мнению Дженкинса, с демографической точки зрения христианский и исламский мир будут более или менее уравновешены. Важные страны останутся христианскими (Соединенные Штаты, Россия, Бразилия, Мексика); другие, демографически сильные страны, будут христианскими со значительными исламскими меньшинствами (Филиппины, Конго, Уганда, Германия); другие, такие как Нигерия, Эфиопия и Танзания, будут сохранять равновесие между мусульманами и христианами. Напротив, Пакистан, Бангладеш, Турция, Иран и другие будут мусульманскими, а в Индонезии, Египте и Судане будут христианские меньшинства. Дженкинс приходит к выводу: «Из двадцати пяти самых больших наций мира к середине XXI века двадцать будут в основном, если не полностью, христианскими или мусульманскими. Если предположить, что нынешний религиозный расклад сил сохранится до того времени, то должно быть исключительно точное равновесие между мусульманами и христианами». Девять больших стран будут мусульманскими, восемь христианскими, три разделенными.
Исламская демографическая бомба весьма относительна. Оливье Руа (Olivier Roy) тоже замечает, что не существует мусульманской демографии: самая населенная мусульманская страна Индонезия в 2000 году насчитывала 2,6 детей на одну женщину, а католические Филиппины доходили до 3,6. Христианство будущего — и это важно — будет принадлежать больше Югу мира (поэтому Дженкинс говорит о «третьей Церкви»). Оно будет очень харизматическим и неопротестантским, менее связанным с историческими Церквями. Это серьезный вопрос, но он не имеет отношения к исламу.
Ислам множественный и глобальный
После каждого теракта, каждого столкновения вновь начинают говорить о противопоставлении христианства/Запада и ислама как о глубоком архетипе истории, ее судьбе. На юге Италии еще помнят поговорку: «Ой, мамочка, турки!». Однако за последние два века (а может, и раньше, с Османского поражения у ворот Вены в конце XVII века) это противопоставление исчезло. Европейские страны оккупировали исламский мир.
Мусульмане пытались сохранить свою идентичность за стеной соблюдения предписаний ислама, как делало движение улемов во французском Алжире, защищавшее религию и арабский язык от ассимиляции. Впрочем, и в прошлом между христианами и мусульманами были не только конфликты.
Несколько лет назад, в книге «Средиземноморье. Христианство и ислам между сосуществованием и конфликтом», я пробовал показать некоторые истории жизни вместе (хотя и основанной на неравенстве) евреев, мусульман и христиан. Своим победоносным наступлением, а затем и с течением веков, ислам подточил позиции христианства на южном побережье Средиземного моря; но, утверждая свое превосходство как окончательного откровения, он позволял жить христианству и иудаизму как религиям Книги.
И все же уже несколько десятилетий мирное сосуществование верующих этих религий находится в глубоком кризисе. После второй мировой войны и образования государства Израиль почти все евреи (миллион человек) покинули арабский мир. Христиане в Турции почти исчезли после первой мировой войны и греко-турецкого кризиса. Арабские христиане эмигрируют. Есть христианские меньшинства в неарабских исламских странах: в Пакистане около 2 %, в Индонезии 10 %. Сильное снижение численности христианских меньшинств в арабском мире — серьезная проблема для этих стран, которые могут и
