поглаживая его огромной рукой по плечу. — Тут ты спать будешь, у окошка.
К старику мальчик привык, но на Сабир-эдже все еще поглядывал недоверчиво. Он осматривал строгим взглядом все предметы, окружающие его: шкаф с резным коньком наверху, узорчатый сундук, обитый по углам блестящими полосками жести, высокую стопу разноцветных одеял на сундуке, ветвистый рог какого-то животного, на котором висела одежда. Осмотрел и платье Сабир-эдже, и ее большой платок, концами свисавший до ковра, когда она нагибалась. Пока он обозревал комнату, Сабир-эдже налила в пиалу сливок и поставила перед мальчиком. Затем принесла свежий чурек, разломила его и сказала:
— Ешь, мой сынок. Ешь сливки с чуреком…
Сама села поодаль. Мальчик помедлил немного и принялся за еду. Сначала он несмело кусал чурек и осторожно облизывал ложку. Атаназар подбодрил его, и он стал есть веселее.
— Вот ты и нашла дорогу к его сердцу, — сказал мираб, потирая руки. — Сынок будет кушать, потом поиграет, потом спать будет на новой кроватке, а завтра я ему привезу ежа или пеструю птичку.
Сабир-эдже не сиделось на месте. Она подошла, взяла ложку, и, зачерпнув сливок с верхом, сказала:
— Вот так, сынок, до краев ложку набирай.
Она стала кормить малыша из своих рук заставляя его только раскрывать рот. Он не сопротивлялся, глотал вкусные, холодные сливки, причмокивая языком. Сабир спросила:
— Как тебя зовут?
Он допил, что оставалось в пиале, вытер губы и, глядя на Сабир-эдже, не спеша ответил:
— Микола Колпакли.
— Ах, что за имя! Правда, такое же, как он сам. На голове кудрявый хохолок и зовут — Колпакли. Правда, Колпакли, Колпакли!.. — повторяла осчастливленная женщина.
— Да, имя подходящее, — согласился Атаназар и пояснил в свою очередь: — из далеких мест, как я узнал. Если я правильно понял — из-под Житомира. Значит, имя его украинское, а похоже на туркменское. Мать и отца у мальчика убили фашисты.
— О боже мой! Чтобы у самих тех фашистов руки поотрубали! — Сабир-эдже прослезилась и, погладив мальчика по голове, произнесла точно клятву: — Родной мой, уж я тебе заменю мать, видит бог, заменю.
Немного успокоившись, она поинтересовалась, когда успел Микола научиться говорить по-туркменски. Ведь он еще совсем маленький и приехал из дальних краев.
— Маленький, потому все живо понимает, объяснил мираб, — потому быстро говорить научился. Полгода он жил в городе в детском саду, там было много туркменских детей. А у нас жить будет — вырастит чистым туркменом.
— Да, это верно, — подтвердила жена и, облегченно вздохнув, добавила: — Теперь не буду горевать, что нет у меня детей.
Вскоре установилось так, что целые дни Микола стал проводить с колхозными ребятишками, которых приводили в детский сад матери, работавшие в поле. Вечером ребят разбирали по домам. И он шел домой, держась за подол Сабир-эдже. Потом возвращался мираб. Он обязательно что-нибудь привозил: ежика или сизоворонку, или дыню, такую сладкую, каких Микола еще никогда не ел.
3
Антон Семенович Колпакли жил в тихой деревушке под Житомиром, работал в колхозе плотником. Семья была небольшая: жена и малолетний сын. Деревня тянулась в два порядка по берегу реки, колхозные хаты по тамошнему обычаю, прятались в вишнях и яблонях садика. На улице там постоянно встретишь коров, телят, вразброд идущих к реке, и стадо гусей, медлительных и крупных, как овцы. Плотнику и его жене утешением в жизни был сын Микола. В свободное от работы время Антон Семенович ходил с ружьем в лес, тянувшийся по берегу речки, на тетеревов и зайцев. Страсть к охоте он хотел привить и маленькому сыну.
— Будешь охотником, сынок, — говорил он, держа на коленях сына и играя его густыми темными кудрями. — Стрелять научу, силки ставить. Подрастешь, вместе пойдем. Ни один зверь не уйдет от нас, ни одна куропатка не улетит.
В три года Микола имел деревянное ружье, которое смастерил ему отец. Мальчик знал уже, как охотиться на гусей.
Надо подойти к гусю, наставить ему в бок конец ружья, крикнуть «Ба-бах!» и птица будет убита. Хотя гуси не падали от выстрелов, Микола любил охоту. Иногда он давал стрелять из ружья своим сверстникам. Вместе с ними Микола забирался в коноплянник или в высокие подсолнухи. Они выслеживали там дичь и ловили бабочек с разноцветными крыльями.
…Что-то произошло в деревне: взрослые стали собираться на улице толпами и громко говорили друг с другом. Люди двигались быстрей, чем обычно, у всех были встревоженные лица. Микола заметил, что куда-то отправляются фургоны. Мужчины в фургонах сердитые, уезжают из деревни вскачь. Он ничего не понимал в происходящем, как и раньше, носил за плечами ружье и гонялся за домашней птицей.
И вот, поутру, когда мальчик, спрыгнув с крыльца, пошел на огород, на небе показались самолеты. Они летели невысоко, гул от них, казалось, врывался в самое сердце, мальчику становилось тяжело от железного гула, хотелось плакать. Обычно дети любят аэропланы, машут им руками, кричат, чтобы аэроплан взял их с собой. Но в этот раз Микола испугался и даже не мог сдвинуться с места. Он смотрел, смотрел на самолеты, слушал их прерывистое рычание и, наконец, подумал, что ему надо позвать на помощь мать. Пусть она прогонит страшные самолеты.
— Мама, смотри!
Мать не услышала его. Он схватил твердый ком земли, изо всех сил бросил его в самолет. И как раз в это мгновение вблизи раздался ужасный грохот. Земля задрожала, стекла из окон осколками посыпались на завалинку. Его обдало пылью. И мальчик упал, не зная сам, как это случилось.
Он еще успел заметить, как тяжелых гусей подняло вверх. Они отлетели в сторону, гогоча и неловко падая на грядки.
Микола заплакал, закричал, стал звать родителей, но никто не отзывался на его голос. Он хотел подняться, бежать домой, но самолеты неслись к нему с другой стороны. Они так низко проносились над крышей и так ревели, что он не мог встать, только смотрел на них широко раскрытыми глазами. Теперь еще ужасней казался пронзительный вой, а затем опять раздался грохот, сильней прежнего. В доме уже не было стекол, горела деревянная крыша, с чердака повалил черный дым…
Он вскочил, оставил ружье и побежал на крыльцо. Матери не было дома. Едкий дым обхватил его со всех сторон так густо, что мальчик едва нашел дорогу к двери. По улице бежали женщины, дети, метался скот. Трудно было трехлетнему Миколе Колпакли что-нибудь понять, найти помощь. Плача, он побежал, не зная куда, споткнулся о лежавшего у завалинки мальчика с измазанной кровью
