сделал себе мысленную заметку, что его можно спасти: как бы тонок он ни был, золотой лист должен что-то стоить. Несколько дней назад он собирался заставить Рога и еще некоторых мальчиков покрасить фасад палестры, а это означало покупку краски и кистей.
Сейчас Рог, капитан и бандиты всей четверти — вместе с добропорядочными гражданами — осаждают Аламбреру под предводительством майтеры Мята; и вместе с ними мальчики, чьи бороды еще не выросли, девочки такого же возраста и юные матери, которые никогда не держали в руках оружие. Но если они выживут…
Он исправил мысль: если некоторые выживут.
— Узри нас, восхитительная Сцилла, чудо вод, узри нашу любовь и нужду в тебе. Очисти нас, о Сцилла. Освободи нас, при помощи огня.
Каждый бог требовал эту последнюю строчку, даже Тартар, бог ночи, даже Сцилла, богиня воды. Поднимая голову быка на алтарь и надежно укрепляя ее, Шелк думал о том, что призыв «освободи нас, при помощи огня» должен принадлежать одному Пасу. Или, возможно, Киприде — любовь похожа на огонь; к тому же Киприда вселялась в Синель, которая выкрасила волосы в пламенно-красный цвет. Что за огоньки усеяли небоземли под безжизненной каменной равниной, животом Витка?
Подложить свежие кедровые поленья под голову быка должна была майтера Мрамор, но она этого не сделала. Тогда он сделал это сам, подложив столько же дров, сколько они сожгли за неделю перед тем, как появилась Киприда.
Правое переднее копыто. Левое. Задние, правое и левое, последнее с большими усилиями. Засомневавшись, он ощупал лезвие ножа; все еще очень острое.
Немыслимо не прочитать быка, даже после теофании; он открыл большое брюхо и изучил внутренности.
— Война, тирания и ужасные пожары. — Он понизил голос, насколько осмелился, надеясь, что люди постарше его не услышат. — Возможно, я ошибаюсь; надеюсь, что так оно и есть. Ехидна говорила с нами напрямик, и она предупредила бы нас, если бы нас ожидали такие беды. — Где-то в уголке сознания тихо захихикал призрак доктора Журавля: «Письма от богов в кишках мертвого быка, Шелк? Ты связался с собственным подсознанием, вот и все».
— Более чем возможно, что я ошибаюсь — что я читаю собственные опасения в этой великолепной жертве. — Шелк повысил голос. — Разрешите мне повторить: Ехидна ничего такого не говорила. — И только здесь, с опозданием, он осознал, что еще не передал ее точные слова пастве. Он стал излагать ее точные слова, вставляя каждый факт, который мог вспомнить, о ее месте рядом с Пасом и жизненно-важной роли в надзоре над целомудрием и плодовитостью. — Итак, вы видите, что Великая Ехидна потребовала от нас освободить наш город. Поскольку те, кто решил сражаться, ушли по ее приказу, мы можем уверенно ожидать их с победой.
Он посвятил сердце и печень Сцилле.
К детям, старухам и старикам присоединился юноша. Было в нем что-то знакомое, хотя Шелк, близоруко глядя на его склоненную голову, не сумел узнать его. Невысокий юноша, в бледно-желтой тунике с великолепными золотыми нитями, черные кудри сверкали под лучами солнца.
Сердце быка зашипело и с грохотом взорвалось — обрушилось, если использовать евхологический[6] термин, — выбросив фонтан искр. Знак беспорядков в государстве, но знак, который пришел слишком поздно; бунт превратился в революцию, и казалось вполне возможным, что в этой революции уже пали первые жертвы.
И, действительно, веселый доктор Журавль уже погиб, вместе с серьезным юным трупером. Этим утром (только этим утром!) он, Шелк, сказал капитану, что необходимо использовать ненасильственные методы, чтобы сбросить Аюнтамьенто. Он имел в виду отказ платить налоги и забастовки, и, возможно, арест и заключение в тюрьму — при помощи гвардейцев — чиновников, оставшихся верными выжившим четырем советникам. Вместо этого он помог спустить с привязи ураган; он мрачно напомнил себе, что ураган — старейший из символов Паса, и постарался забыть слова Ехидны о «Восьми Великих Богах».
Заключительным отточенным движением он срезал последний кусок шкуры с ляжки быка и бросил его в середину алтарного огня.
— Благожелательные боги приглашают нас присоединиться к их пиру. Они щедро возвращают нам еду, которую мы предложили им, сделав ее святой. Мне кажется, что дарителя среди нас нет. В таком случае все те, кто почитают богов, могут выйти вперед.
Юноша в бледно-желтой тунике двинулся к туше быка.
— Пусть дети подойдут первыми! — прошипела какая-то старуха, схватив его за рукав. Шелк подумал, что юноша, скорее всего, не посещал раньше жертвоприношения, потому что сам был почти ребенком.
Каждому он отрезал кусок бычьего мяса, подавая им его на кончике жертвенного ножа — единственное мясо, которое многие из этих детей попробуют за долгое время, хотя все, что останется, будет приготовлено завтра для удачливых учеников палестры.
Если завтра будут палестра и ученики.
Последней подошла маленькая девочка. Внезапно набравшись храбрости, Шелк отрезал ей значительно более толстый кусок, чем остальным. Если Киприда решила завладеть Синель из-за ее огненных волос, почему она выбрала и майтеру Мята, как та сама призналась ему в беседке перед тем, как они уехали в Лимну? Неужели майтера Мята в кого-то влюблена? Его разум отверг это, и все-таки… Неужели Синель, в приступе ужаса заколовшая Элодею, любила кого-то помимо себя? Или себялюбие нравится Киприде так же, как и любой другой вид любви? Нет, она категорически сказала Орхидее, что необходимо любить кого-то еще, кроме себя.
Первой старухе он дал даже еще больший кусок. Сначала старухи, потом старики, затем одинокий юноша и, последней, майтера Мрамор (единственная оставшаяся на жертвоприношении сивилла) — для кухни палестры и киновии. Где была этим утром майтера Роза?
Первый старик пробормотал благодарности, выражая признательность ему, а не богам; он вспомнил, что остальные делали то же самое во время похорон Элодеи, и решил поговорить об этом с паствой в следующий сцилладень, если к этому времени останется на свободе.
Вот и последний старик. Шелк отрезал ему толстый кусок, потом его взгляд скользнул мимо старика и юноши, стоявшего за ним, на майтеру Мрамор — она, скорее всего, не одобрит, — и тут он внезапно узнал молодого человека.
На мгновение, показавшееся очень долгим, он застыл, не в состоянии двигаться.
Другие двигались, но их движения казались замедленными, как у мух в меду. Майтера Мрамор медленно двигалась к нему, склонив голову в тонкой улыбке; очевидно, она чувствовала то же, что и он: завтрашняя палестра более чем сомнительна.
Последний старик медленно вздернул голову и отвернулся, обнажив десны в беззубой улыбке. Правая рука Шелка страстно стремилась в карман брюк, где ее ждал позолоченный игломет, который
