– Понимаю их. Прошедшей ночью я испытал на себе, как трудно противиться зову расщелин, лишь опустив веки. Не каждому это по силам.
– Не зря у них уши с лопухи, – добавил Гройорг. – Людям бы такие. (При этих словах Фелклеф хихикнул.) Что смеёшься, трактирная душа? Боишься, выгоду потеряешь? По тебе лучше, ночь пришла – оставайся в трактире на всю ночь, больше ешь-пей да лисички выкладывай?
– Что ты меня попрекаешь? Я что ли виноват? «У Блолба» ночь переждёшь – жив останешься. Всяк сам выбирает.
– Что, ребятки, забирают людей расщелины ночи?
– Да, Элэ, забирают, – ответил Малам. – Засидится кто в трактире или на озере да вдруг спохватится: день уходит – домой заторопится и, бывает, не успеет.
– Чуть ли не каждый день забирают, – с досадой сказал Гройорг.
– Рималам, что в горах Эгхар живут, лучше всех: они головы от злых ночей в горбах прячут, – сказал Зусуз.
– Рималы? Какие они, Зусуз?
– Они… величиной с медведя, а статью, когда на задних лапах стоят, с человеком схожи. И очень сильные: хунгов из тамошних пещер прогнали. С виду страшные, но на людей сами не нападают. Кто видел, как они с хунгами схватываются, говорят, свирепее и страшнее зверя нет.
– Думаю, один на один медведь пересилит римала. Вот бы стравить! – проговорил Гройорг то, что вдруг залетело ему в голову.
– Гройорг! – одёрнул его Малам, посчитав, что тот ломает серьёзную беседу.
– Зусуз, вижу, ты ещё что-то сказать хочешь, – подметил Элэ.
– Вот бы рималов приручить. Они бы людей и скотину от хунгов защищали.
Ребята с удивлением посмотрели на своего друга: такое они услышали от него впервые, и ни одному из них эта идея в голову не приходила. Элэ тоже задержал свой взор на Зусузе, и ему показалось, что существует некая связь между странностями черт лица и неожиданностью идей, но и то, и другое недоступно поверхностному взгляду и пониманию. Он сказал:
– Ты сделаешь это, мой юный друг, если к тому времени, когда обретёшь власть над самим собой, которая позволит тебе приблизиться к рималам, не сочтёшь эту мысль не стоящей твоего внимания на пути к главной цели, что ты поставишь перед собой.
Зусуз потупил голову: он не мог позволить никому, даже своим друзьям, стать свидетелем ликования, которым в эти мгновения наполнилась его душа и которое выдали бы его глаза. Никто прежде не говорил ему подобных слов… слов, в которых было что-то более важное, чем досужая болтовня и прискучившая забота взрослых.
– Я запомню твои слова, Элэ.
– Друзья, теперь я знаю, что предстоит нам с вами искать.
* * *
Сто шагов отделяло Элэ от Малгуза и столько же – от озера с говорящим названием «Водяная Лапа». Он ждал прихода ночи. Его внимание было всецело отдано сэлнуту, растению, которое он заприметил днём раньше, когда с четвёркой своих новых друзей спускался на лодке по реке к озеру. Десятки оранжевых чаш разного размера и оттенков стояли на траве по устью Малгуза и по берегу Водяной Лапы. От верхней кромки каждой из них по сторонам ниспадали и стелились нитевидные отростки. От Мэсэми, сестры Фелклефа, Элэ узнал, что на тридцатый день после появления чашечки на едва поднявшемся над землёй стебле, она отпадает от него и начинает самостоятельную жизнь, получая энергию через нити, набирающие в длине: день ото дня – незаметно и год от года – зримо. Но Мэсэми ничего не сказала (и не могла сказать) ему о том, что было для него самым важным: как сэлнут встречает ночь.
Элэ ждал… Сумерки мрачнели… Элэ знал, что складки пространства выявляют себя неожиданно, а там… всего лишь мгновение – и ты оказываешься в окружении Миров, манящих тебя, и в плену собственной податливости…
Вдруг чаши сэлнута вздрогнули: одна, две, десять, сто… и на несколько мгновений открылись ещё больше, будто жаждая напоследок глотнуть света. Затем живо стали закрываться, смыкаясь по кромке. Элэ вслед за ними сомкнул веки и тут же почувствовал, как трудно будет сопротивляться силе, которая исходила из расщелин ночи, открывающих Миры, и словно вытягивала из него взор, отчаянный и ненасытный, рождённый зрячим.
Всю ночь Элэ стоял и слушал пространство. В нём было дыхание ветра, отзывающееся шелестом крон и шёпотом кустов. В нём был умиротворённый переливчатый разговор Малгуза и Водяной Лапы. И была пугливая немота сотен и тысяч тех, кто затаился, пережидая злую ночь… В нём улавливался ещё один звук, который не дано было различить человеческому уху, но который распознавали элы. Он исходил откуда-то издалека и был знаком бесконечного движения, питаемого энергией Миров, проникающей в Мир Прималгузья. Элэ, помня своё положение в пространстве этого Мира, мысленно определил направление к месту, где рождался неслышный звук.
Утром Элэ склонился над сэлнутом. Чаша его уже расправилась и открылась свету. Он осторожно потрогал её: толстая стенка на ощупь была приятной, бархатистой. Он попытался сомкнуть её края – сэлнут поддавался нехотя, выявляя свою упругость. Элэ поднял чашу и прошептал, с трепетом, как это делал, восхищаясь чем-нибудь, Ивидар:
– Сэлнут!
Спустя восемь дней на рассвете Элэ, Малам, Гройорг, Зусуз и Фелклеф отправились в дальний поход – на поиски источника странного звука, который, вероятнее всего, скрывало Болото. Кратчайший путь к нему – через Баринтовый лес – был отрезан Овражьем, главным логовом хунгов, и зачатки троп, протоптанные некогда смельчаками, влекомыми ореховым обилием, были отмечены их костями и давно заросли. Идти решили обходным путём, через лес Эрнок. Задумка предполагала ночёвку в пути, может быть, даже не одну, и путники нацелились встретить злую тьму, не прячась от неё в пещере. Они готовились к этому семь дней и одну ночь, которую первый раз в своей жизни провели вне грибов. Они шли и беспечно болтали. Они были уверены, что у них всё получится: с ними шагал их учитель – янтарный Элэ, а на спинах у них красовались оранжевые капюшоны, которые предугадают наступление ночи и своим прощальным судорожным глотком света, перед тем как начать закрываться, словно прошепчут: «Пора!», и это будет означать, что пришла пора остановиться и накинуть их на головы. А наутро, когда пространство всецело отдаст себя Миру Прималгузья, чаши сэлнута откроются свету, и это будет сигналом путникам последовать их примеру.
Не пройдёт и года, как оранжевые капюшоны станут такой же неотъемлемой частью всего оранжевого в жителях Прималгузья, как и то, чем наделяла природа каждого из них от рождения. И всем маленьким детям их станут надевать на спину, как рюкзачки, при помощи нитевидных отростков, и они будут расти вместе, привыкая друг к другу и не расставаясь друг с другом.
Только через семьдесят дней после похода на Болото каждый из четырёх друзей получил из рук Элэ палку из болотного двухтрубчатника, доведённую до своего совершенства. Она не только заключала в себе силу одного смертоносного удара и «способность» улавливать знаки жизни и смерти, но и таила много скрытых возможностей. Палка Гройорга больше походила на дубинку, что прибавляло ему радости, когда он сжимал её в руке.
