Графу Батерсту, государственному секретарю по иностранным делам, он написал на следующий день, выражая озабоченность тем, что в Англии делается не все возможное для отражения внезапной атаки. Войска не были должным образом организованы и, к сожалению, не были способны поддержать репутацию своей страны на континенте.
В Англии солдаты только ждали приказа высадиться на континент. Многие из них были бездомными молодыми людьми, которых сокращение армии пугало больше, чем обстоятельства мирного времени, которым приятно было вновь почувствовать свою востребованность, и они ждали новой заграничной кампании еще и потому, что стояла прекрасная погода. Однако, хотя отряды были подготовлены и очень умелы, те, кто ими управлял, были еще погружены в апатию, и терпение Веллингтона подверглось серьезному испытанию в последующие недели.
За пределами военных кругов возобновление войны воспринималось с ужасом, хотя почти все полагали, что она неизбежна. «Англия погружена в меланхолию, — писал Хобхаус 23 марта. — Все нужно делать заново, мы прожили двадцать пять лет впустую, мы, так сказать, банкроты власти и должны заново бороться за существование. У меня плохие предчувствия…»
7 апреля сообщение принца-регента обсуждалось в палате общин. Сухопутные и морские вооруженные силы Его Величества должны были быть увеличены, и регент считал своим долгом немедленно вступить в переговоры с союзниками Его Величества в целях объединения усилий для защиты Европы. Сэр Фрэнсис Бёрдетт (член парламента от радикальной партии, который в 1810 году сделал себе имя, возглавив агитацию против спикера и палаты общин, а также долгое время бывший противником войны с Францией) заявил, что, по его убеждению, Бонапарт был избран народом Франции и что любая попытка реставрации Бурбонов будет несправедливой и безнадежной. Он опасался войны, которой не будет конца. Мистер Сэмюэл Уитбред обвинил герцога Веллингтона в подписании Талейрановой декларации от 13 марта[63] и обратился к принцу-регенту, умоляя его «милостиво изволить приложить самые ревностные усилия, дабы сохранить мир в этой стране», пока его еще можно было поддерживать. Однако это предложение было отклонено, и из ответа лорда Каслри на выступления обеих сторон палаты стало ясно, что английский кабинет настроен на войну. Поскольку Наполеон не заслуживает доверия, сказал он, и действует только в своих личных интересах, вопрос должен быть решен с позиции силы, а не доверия его слову. Война неумолимо приближалась, и солдат уже посылали через пролив в Бельгию.
На следующий день после дебатов в парламенте взвод конной артиллерии, расквартированный в Кольчестере, получил приказ выступить по направлению к Харвику и оттуда отправиться на корабле в Остенде. «Приказ, — сообщает генерал Мерсер, в то время капитан этого взвода, которому тогда было тридцать два года, — был получен с искренней радостью офицерами и солдатами, готовыми ввергнуть себя в опасность и кровопролитие в надежде добыть славу и почет». Начиналась война, французские солдаты жаждали отомстить за свое недавнее поражение, а английские солдаты стремились преподать Бони, Корсиканскому дьяволу, урок, который он не забудет.
Три недели пролетело с тех пор, как Наполеон занял Париж, и вот-вот должен был показаться острый поворот в его судьбе. До сих пор его спасало всеобщее воодушевление его успехами, но сейчас он начинал чувствовать, что неприятности дома и за границей растут, как снежный ком. Он чувствовал, что ему мешают те, кто помог ему прийти к власти, — все они были не менее честолюбивы и не более склонны раболепствовать, чем он сам. Ранее они склонялись перед его волей ради удачи, которая ему сопутствовала, сейчас он был до некоторой степени отдан им на милость, и они зорко следили, как бы он снова не обошел их. Они выказывали больше интереса к завоеванию свободы действий для себя, чем безопасности для страны, которую они подвергли опасности, позволив ему вернуться.
Наполеон понял, что, лишь развязав войну, он сможет удержаться на троне. 9 и 10 апреля были изданы декреты о призыве на военную службу солдат запаса и Национальной гвардии. (Все мужчины в возрасте от двадцати до шестидесяти лет были обязаны служить в Национальной гвардии. Они не проходили ту же подготовку, что и наступательные войска, но могли быть использованы для защиты крепостей и пограничных постов. В то время в списках гвардии значилось около 200 000 солдат, и Карно, министр внутренних дел, уверял, что их количество в случае необходимости может быть доведено до 2 500 000.) Хотя объявить всеобщую мобилизацию на тот момент было нельзя, в ожидании своего часа он был вынужден призвать новобранцев 1815 года, поскольку страна была крайне обеспокоена угрозой внешнего вторжения. И такой момент не заставил себя долго ждать. Ни один из монархов, которым он послал столь любезные письма, не соизволил их получить. Его враги окружили его границы невидимым барьером и не поддерживали с ним никаких отношений. Люсьен Бонапарт не смог доставить его письма императору Францу и другим важным лицам, а де Монрон вернулся в Париж с вестью о провале своей миссии.
Де Монрон привез письма верного Меневаля. В длинном послании к министру Коленкуру Меневаль описывал признаки военных приготовлений в Вене и враждебный настрой русского царя, который, как там было сказано, «поклялся на Библии, что не сложит оружия, пока император Наполеон будет хозяином Франции».
Шансы Наполеона на налаживание отношений с Австрией зависели от преданности Марии Луизы, и Меневаль, считая важным полностью информировать Коленкура, объяснял, каким образом императрицу заставили полностью изменить свои чувства. Однако он не упоминал о ее привязанности к графу Нейппергу. «Прошу Вас, — писал он, — использовать эту информацию так, как подскажет вам осторожность. Я опасаюсь эффекта, который она может произвести на императора». Однако Коленкуру не представился шанс пощадить чувства своего патрона, поскольку Наполеон, с беспокойством ожидавший прибытия этих важных писем из Вены, настоял на прочтении оригинала. Меневаль писал:
«Я не знаю, когда императрица поедет во Францию. У меня нет причин полагать, что это может вообще когда-нибудь случиться. В данный момент правящий кабинет далеко не в восторге от этой идеи, над отношением императрицы так хорошо поработали, что она представляет возвращение во Францию не иначе как с ужасом. За последние шесть месяцев было сделано все возможное, чтобы посеять отчуждение между нею и императором. В течение этого времени мне не было позволено получать какие-либо ее распоряжения, чтобы не возбудить подозрения властителей Конгресса ее близостью со слугой императора. Когда мне случайно представилась возможность поговорить с ней, я убеждал ее оставаться в нейтралитете и ничего не подписывать. Однако давление, оказанное на нее, заставило ее сделать заявление о том, что намерения императора ей не известны, что она находится под защитой своего отца и союзников и просит Пармскую корону. Генерал Нейпперг, приставленный к ней кабинетом министров Австрии и возымевший на нее большое влияние, уехал в Италию. Он оставил ее с мадам де Митровски, которая была назначена гувернанткой маленького принца.
