1
Хойкен проснулся, как просыпался почти каждое утро, около половины шестого, он всегда просыпался раньше, чем зазвонит его маленький дорожный будильник. Четверть часа он лежал и мысленно обдумывал план предстоящего дня. Потом он вставал, медленно шел в ванную, натягивал свой халат и по узкой витой лестнице спускался на первый этаж.
Около шести он был уже на кухне. Хойкен всегда просыпался первым. Он любил утреннюю тишину кухни с ее запахами семьи и еды, с которыми привык начинать день. Георг засыпал кофе в маленький фильтр кофемолки, поставил молоко на плиту, наполнил чайник почти до краев и принес пачку газет, которыми каждое утро был забит почтовый ящик. Он положил газеты на стол, подождал, пока в чашку не потекла узкая коричневая струя, потом снял с плиты молоко, взбил его и уложил пенку тонкими снежно-белыми полосками на кофе. Горячую воду он налил в стеклянный заварочный чайник в форме полушара и опустил туда два пакетика чая. Хойкен поднимал, опускал и шевелил их, словно это были две маленькие марионетки, за которыми вились золотисто-коричневые вуали, пока весь сосуд не окрасился в янтарный цвет. Потом он вынул их и бросил в мойку, куда они шлепнулись, превратившись в два маленьких мокрых пакета.
Георг пил капуччино и листал газеты. Он давал себе полчаса для того, чтобы просмотреть всю пачку, выбирая страницы со статьями, которые показались ему интересными, и собираясь их прочитать. К счастью, читал Хойкен быстро. Этому он научился давно, еще во время своего обучения в Америке, где ему привили необходимые навыки, которые облегчали жизнь и вносили в нее некоторый прагматизм. Чаще всего он начинал просмотр со «Скользящего света» в «Южногерманской Газете» и читал там «Обо всем понемногу» — короткую полосу слева внизу на первой странице раздела «Мир». Хойкен иногда пытался представить, кто стоит за этой полосой. Каждый день он тратит несколько часов, для того чтобы написать короткую полосу, а потом с опущенной головой три четверти часа прохаживается в редком лесочке в позе мыслителя — это Георг мог хорошо себе представить. Этот кто-то, неустанно упражняясь, изо дня в день создает небольшие, на двадцать пять строк, статьи с претензией на юмор, и после такого интенсивного короткого рывка ему требуется какое-то время, чтобы преодолеть пустоту в мыслях. По необъяснимым причинам Хойкен находил такую тихую жизнь и работу, основанную на одной-единственной ежедневной полосе, интересной. Возможно, он даже втайне мечтал о такой жизни, когда он имел бы четко очерченные обязанности, выполняя которые оставался бы в гуще событий, имел достаточно времени для личного досуга, а кроме того, был бы свободен, абсолютно свободен, и никому бы не должен был давать отчет.
«Скользящий свет», «Обо всем понемногу», иногда новости культуры на первой странице с фельетонами в «FAZ» — их он просматривал в первую очередь. Эти газетные полосы имели свой тон, были близки к событиям дня, но в то же время освещали подробности не очень глубоко, а, наоборот, отфутболивали их ироничным коротким резюме подальше. В них была та легкость и независимость, которую Хойкен всегда искал. Он не любил глобальные темы, раздутые многословными комментариями для того, чтобы они не потеряли актуальности хотя бы пару дней, поэтому пропускал их и сразу приступал к новостям спорта, которые, к сожалению, с каждым годом становились все менее интересными. Ему больше не нравились однообразные статьи о молодых футболистах, в которых пелись дифирамбы и помещались фотографии дорогих автомобилей, а также их владельцев с торчащими от геля волосами. К сожалению, старые спортсмены были ничуть не лучше. Георг до сих пор не мог понять, кому пришло в голову назначить тренерами национальных команд Эриха Риббека[10] или Берти Фогтса[11]. «Так все испортить, — подумал он. — И еще в придачу эти трясущиеся старики-активисты, астматики и ревматики развалились на лучших местах на трибунах. Журналисты всегда заостряют внимание на их светлом образе, который являлся им в снах как благородная баварская смесь доброго дядюшки и Деда Мороза». С легким отвращением Хойкен пробежал глазами таблицы с результатами итальянской, английской и испанской Лиги. Чем старше он становился, тем последовательнее мог связывать эти факты (Бильбао — Барселона 1:2). Названия зарубежных спортивных обществ с годами приобретали некоторую ауру и впитывались с воспоминаниями о переносных осветительных установках прошлого (начало в двадцать часов, конец около двадцати двух часов) безо всех этих, ставших сегодня обычными, идиотских интервью до и после.
Читая под конец обзор новостей «Со всего света», Георг допил капуччино и перешел к чаю. К сожалению, этот материал оказался почти таким же скучным, как и информация о спорте. К тому же выпитый чай пошел Хойкену на пользу, в отличие от возбуждающего капуччино, который активизировал его сонный мозг парой сильных кофеиновых толчков. Чай же вливался в Георга нейтральным потоком, приправляемый рекой известий. Примерно через час он весь выделился. Хойкен каждый раз почти с сожалением смотрел на нескончаемую струю мочи, которая подводила итог его одинокого утреннего чаепития.
То, что утром нужно пить много жидкости, он усвоил с детства от воспитательницы-японки, которая целый день пила воду и чай и всегда брала с собой в дорогу не меньше двух бутылок жидкости. С тех пор как у него самого появились дети, они с Кларой принимали на работу воспитательниц и домработниц из разных стран. Их происхождение почти всегда можно было определить по одним и тем же привычкам. Например, молодые итальянки охотно оставались дома и с удовольствием готовили, но только проверенные блюда, то есть макаронные изделия. Француженки, наоборот, готовить не любили, но были очень амбициозны, легкомысленны и требовали высокую оплату. Одна из них, молодая женщина по имени Доминик (Хойкен рассмеялся, когда вспомнил), однажды целую минуту подробно и зло объясняла, что зеленый салат нужно не только Вымыть, но и обязательно встряхнуть и высушить. У него перед глазами до сих пор стояли яркие картины — жесты и мимика этих женщин, в которых проявлялся их национальный колорит. Хойкену все это очень нравилось, и они с женой часто развлекались, вспоминая курьезное своеобразие их поведения.
