Двор флигеля, там, где стоял дровяник, был тесный, как колодец. Окна окружавших его зданий были затемнены, в нем росло несколько высоких тополей, здесь даже днем не хватало света. А сейчас уже по-осеннему сгустившаяся темнота и вовсе не позволяла ничего видеть на расстоянии трех-четырех метров. Но Свиридочкину это было только на руку. Он присел на скамейку под тополями и закурил. Запоздавшие жильцы торопились домой и на курившего мужчину не обращали внимания. А скоро во дворе и совсем стало тихо. Тогда Свиридочкин неторопливо встал со скамейки и так же неторопливо подошел к сарайчику. Нашел дверь, ощупал ее. Дверь оказалась прикрытой лишь на задвижку. Свиридочкин легко отодвинул ее и вошел внутрь сарайчика. Здесь было совершенно темно. И Свиридочкину снова пришлось действовать только на ощупь. Конечно, это было очень неудобно. Но другого выхода у него просто не было…
Стараясь не делать никакого шума, Свиридочкин, передвигая ноги буквально по сантиметрам, пробрался к стене флигеля. Но до двери черного хода добрался не сразу. Ее наполовину закрывали какие-то ящики. Свиридочкину пришлось повозиться с ними не менее часа, прежде чем он передвинул их от двери. Зато сзади него теперь образовалась довольно глухая защита и можно было включить синий свет фонарика, чтобы хоть мельком оглядеться. Дверь оказалась забитой гвоздями. Но Свиридочкина это не смутило. Уже в следующий момент узкий, как бильярдный кий, синий луч фонарика заскользил по углам дровяника и остановился на топоре, воткнутом в чурбан. А еще через несколько минут входная дверь во флигель со скрипом подалась, и Свиридочкин очутился на ступеньках лестницы черного хода. В нос ему ударило застоявшимся запахом пыли, мышей, кошек и еще чего-то затхлого. Но Свиридочкину было сейчас не до этих запахов. Он их вовсе почти не заметил и поспешил, хватаясь за перила, по лестнице наверх.
Несложно оказалось попасть и на кухню. Топор споро делал свое дело. Вот и жилая комната. Свиридочкин смело шагнул в темноту и чуть не растянулся на полу, налетев на перевернутый стул. Окна в квартире были зашторены. Чертыхаясь, Свиридочкин включил фонарик. То, что он увидел, ошеломило его. В квартире все было перевернуто, разбросано: мебель, вещи, чемоданы, книги. Половицы все вывернуты, стены исковыряны чем-то острым. Свиридочкина охватило недоброе предчувствие. Подсвечивая фонариком, чтобы не налететь на что-нибудь еще раз, он пробрался на место, где им самим при въезде Барановой во флигель был оборудован тайник. Пол здесь также был разобран. Свиридочкин опустился на колени. Перерыл руками труху, лежавшую под половицами. Осветил каждый уголок между лагами. Но небольшой стальной ящичек, в котором хранились фотографии, исчез бесследно.
Свиридочкин почувствовал, как на спине у него выступил холодный, липкий пот. Объяснить тем, кто послал его сюда за содержимым этого ящичка, что его украли, практически было невозможно. Ему бы просто не поверили.
А это уже грозило многими неприятностями. И как подтверждение тому, словно символ надвигающейся беды, луч фонарика выхватил вдруг откуда-то из темноты совершенно черную, как нечистая сила, кошку, которая, отвратительно гнусаво мяукнув, одним прыжком скрылась в приоткрытой двери кухни. Свиридочкин от неожиданности ахнул и набожно перекрестился…
Он так расстроился, что, уходя, не только не замаскировал проход из кухни на черный ход, но даже не закрыл дверь на лестницу…
Глава 14
Грейфе неожиданно задумался, прежде чем дать ответ, когда адъютант спросил его:
— Оберштурмбаннфюрер, где вы будете знакомиться с этими русскими?
Он так и сказал с «этими». И эта фраза вдруг заставила Грейфе взглянуть на все иначе. Хотя накануне никакого вопроса с организацией всей этой процедуры совершенно не было. Казалось само собой разумеющимся, что всех троих приведут к нему в кабинет. Сюда же должен будет прийти и Скорцени, мнением которого начальник восточного отдела очень дорожил. И тут вдруг с «этими» — в недалеком прошлом — самыми отпетыми уголовниками. «Действительно, за каким дьяволом им сюда всем троим? — задал вопрос самому себе Грейфе. И сам ответил на него: — Ну, ладно еще одному, тому, которого мы отберем! А остальным-то двоим, что тут делать? Здесь ведь все-таки РСХА, а не какой-нибудь лагерный блок или тюремный застенок. Вот пусть там и продолжают свои занятия. А тут им совершенно делать нечего». Но встречаться тем не менее было надо, и Грейфе вопросительно уставился на адъютанта.
— А что вы можете предложить, Эгерт? — вопросом на вопрос ответил в конце концов он.
— У нас в комендатуре прекрасная приемная для разного рода посетителей, оберштурмбаннфюрер. Можно оттуда всех выгнать, закрыть ее. А «этих», — Эгерт употреблял только это слово, — можно провести туда через запасной вход, так что их не заметит ни одна живая душа.
— Прекрасно, Эгерт, — обрадовался Грейфе. — Там, надеюсь, есть стол? Стулья?
— Там все есть и все в лучшем виде, герр оберштурмбаннфюрер.
— Туда и препроводите их. А мы со штурмбаннфюрером подойдем позднее, — окончательно решил вопрос Грейфе.
У него еще оставалось немного времени до встречи, и он снова принялся перелистывать характеристики отобранных ими кандидатов. За этим занятием и застал его Скорцени. Штурмбаннфюрер ввалился в кабинет, и тот сразу перестал казаться таким просторным. Чин у Скорцени был невелик. И Скорцени всегда старался держаться подтянутым и корректным. Но после того как он, выполняя личный приказ Гитлера, выкрал в сентябре у итальянцев Муссолини и на самолете привез его в Германию, после того как все газеты и имперское радио провозгласили его героем номер один, он позволил себе несколько расслабиться, чувствовать себя в любом обществе посвободней. И от этого при его крупной фигуре стал казаться еще более могучим.
Поприветствовав Грейфе и по-приятельски поздоровавшись с ним, штурмбаннфюрер с удивлением спросил:
— Мы одни? Или все отменяется?
— Все в порядке, дорогой Отто, и нас уже ждут, — поспешил успокоить его Грейфе и рассказал о том, какая мысль неожиданно пришла ему в голову и почему он изменил место встречи с кандидатами.
Скорцени этих тонкостей не понял, но разбираться в них не стал и согласно кивнул:
— Конечно, можно и так. Но я-то думал, мы с ними где-нибудь в тире знакомиться будем. Или в спортзале. Я даже форму не хотел надевать.
— Это самое общее знакомство. Надо же хоть взглянуть на них? — объяснил Грейфе. — А потом обязательно и в тире, и на ковре, и на ринге… и в бассейне!
— А машина? А мотоцикл? А парашют? Должны они уметь ими пользоваться?
— Непременно, дорогой Отто! И еще тысяча дел, которым мы должны будем их обучить, — добавил Грейфе.
— Реакции и смелости не обучишь. А без них идти на риск равносильно тому, что заранее всё провалить, — высказал свою сокровенную мысль Скорцени.
Грейфе в ответ только развел руками. Насколько всем этим требованиям мог ответить хоть один из ожидающих их внизу «этих русских», он не имел ни малейшего представления.
