— Попросила, понимаете, письмишко забросить… Ну, заплатила, само собой разумеется, маленько… Так разве жалко доброе дело сделать?.. Все возят… Нешто я один… — жалобно канючил он.
При аресте у Трушина изъяли письмо, которое он должен был переадресовать Барановой. Трушина заставили написать на конверте все, что в таких случаях полагалось, и сами отвезли письмо на главную почту. Конечно, можно было арестовать Баранову и у нее дома, и просто на улице. Но решили взять ее с поличным. Накануне Баранова уже наведывалась на почту. Но ушла ни с чем. Сегодня она должна была прийти снова. И она пришла. Предъявила паспорт и получила письмо. Взглянула на конверт, узнала почерк отправителя и сунула письмо в сумочку. И тут к ней подошли два милиционера, и один из них вежливо, чтобы не вызывать излишнее любопытство у окружающих, задал весьма трафаретный для таких случаев вопрос:
— Вы Баранова?
— Да, — спокойно, но несколько удивленно ответила она.
— Мария Кирилловна?
— Правильно. А в чем дело?
— У вас просрочена временная прописка.
— Знаю. Я уже получила разрешение на ее продление. Но почему вы говорите мне об этом здесь?
— А уж это пусть вам наш начальник разъяснит, — ответил милиционер. — Попрошу пройти в служебную комнату.
Баранова хотела сказать что-то еще, даже круто повела плечом, чтобы ее не касались, но непреклонность сотрудников милиции выглядела настолько очевидной, что она повиновалась и пошла, куда ей указали. В служебном помещении находились несколько человек, в том числе капитан с погонами сотрудника Наркомата госбезопасности и две женщины в милицейской форме.
— У вас паспорт с собой? — взглянув на Баранову, спросил капитан.
— Он всегда со мной, — ответила Баранова и полезла в сумочку. — Вот он, пожалуйста.
Капитан раскрыл паспорт, прочитал:
— Баранова Мария Кирилловна… Вы арестованы, гражданка Баранова, — четко проговорил он.
— Я? — широко раскрыла глаза Баранова. — За что? За просрочку прописки? Но это же…
— Вы арестованы органами государственной безопасности за шпионаж в пользу врага.
Баранова отшатнулась, строго взглянула на капитана и предупреждающе проговорила:
— Это неуместная шутка, товарищ капитан. И вам придется за нее отвечать.
— Не придется. Вот ордер на ваш арест, — ответил капитан и протянул бумагу Барановой.
Она прочитала написанное на ней и стиснула зубы так, что на щеках у нее обозначились тугие желваки.
К ней подошли женщины в милицейской форме и обыскали ее. Она не сопротивлялась. Но смотрела на всех с каким-то нескрываемым отчуждением, будто все происходящее не имело к ней ни малейшего отношения. У нее отобрали сумочку. Но никто при этом не обратил внимания на изящную бутоньерку, искусно вшитую в лацкан ее пиджака.
Потом Баранову посадили в машину и повезли в управление. Когда машина заехала во двор здания, где помещалась эта организация, Баранова вдруг вздохнула.
— До чего же я всех вас ненавижу, — негромко сказала она и, мгновенно приподняв лацкан, раздавила бутоньерку зубами.
Сидевший рядом с ней сотрудник с силой попытался вырвать лацкан у нее изо рта. Но цианистый калий уже сделал свое дело…
Так закончилась операция, которую РСХА готовило более года.
Эпилог
Тринадцатого октября 1944 года в двадцать три часа Москва салютовала двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий доблестным войскам 3-го и 2-го Прибалтийских фронтов, освободившим от фашистских захватчиков столицу Латвии Ригу. Но Крукликс этого не видел. Он в это время долечивался и отдыхал в одном из подмосковных клинических санаториев. Клавдия Дмитриевна с единодушного согласия начальства Яна Францевича, как сам он охарактеризовал ее действия, «использовала свое служебное положение и без разговоров упрятала его туда, едва он поднялся с госпитальной койки». При этом ему было обещано, что все долечивание продлится не более двух недель. Но истек этот срок, и его в безапелляционной форме продлили ровно настолько же. А потом и еще наполовину. Круклис приуныл. Однако в начале декабря в санаторий неожиданно приехал Ефремов. Он нашел Круклиса в дальней беседке заснеженного сада и, дружески облобызав, проговорил с напускным недовольством:
— Это ж надо куда забрался! А мы его ищем, мы его ищем…
— Оно и видно… Нужен я вам… — с вполне серьезной обидой ответил Круклис.
Ефремов снова расплылся в улыбке, но продолжал уже серьезно:
— Еще как нужен, Ян. Потому и приехал. Через пару дней тебя выпишут. А поговорить надо сейчас. Дело не терпит.
Они вышли из беседки и пошли по аллее.
— Знаешь сколько наших людей было угнано в Германию? Сколько попало в плен? — спросил Ефремов.
— Точных данных не имею. Но предполагать могу, — ответил Круклис.
— Цифра со многими нулями. И всех их, в том числе, естественно, и военнопленных, надо возвращать на Родину, — продолжал Ефремов. — Между тем многие из них уже попали к нашим союзникам. А те не очень-то спешат отпускать их домой. Более того, есть сведения, что даже, наоборот, проводят среди них определенную работу, с тем чтобы уговорить их остаться на Западе. Для этого внедряют в их среду разного рода дезинформаторов, провокаторов, лазутчиков. Со всем этим предстоит разбираться. Работа, одни словом, предстоит большая. Совнарком принял решение о создании специального управления по репатриации советских граждан. Предстоит немалая работа и нам. Но с таким заданием справится не каждый…
Сказав это, Ефремов искоса посмотрел на Круклиса. И, не дожидаясь его ответа, продолжал:
— Да ты не ломай голову, не думай о кандидатурах. Не за этим я к тебе нагрянул. Скажи, сам поедешь?
Круклис ответил сразу:
— Что меня, Василий Петрович, спрашиваешь? Я всегда готов выполнить любое задание. Другое дело, доверит ли руководство?
— Ну, тогда считай вопрос решенным. Против твоей кандидатуры не возражал никто, — заверил его Ефремов.
В середине декабря на транспортном самолете ВВС Круклис вылетел на очередное задание.
