— Торжественный прием, — размышляю я вслух. — Когда вы пытались…
Уточнять не нужно: Томас знает, о чем я говорю.
Я замолкаю, а он разглядывает пол, на его лице сменяются выражения — то бесстрастное, то мучительное. Наконец он проводит рукой по волосам и бормочет:
— Я встал перед Метиасом на колени, я видел, как он умирает. Держал рукоять того ножа. Он…
Я жду, голова идет кругом.
— …Он просил меня не обижать вас. Его последние слова были о вас. Вспомните, в день казни Дэя я пытался помешать коммандеру Джеймсон арестовать вас. Но вы, Джун, делаете все, чтобы помочь вам стало почти невозможно. Вы нарушаете столько правил. Как и Метиас. Та ночь на приеме — когда я посмотрел на вас… — Его голос ломается. — Я думал, что смогу вас защитить и лучше всего это сделаю, держась к вам поближе, пытаясь вас завоевать. Не знаю. Даже Метиасу с трудом удавалось приглядывать за вами. Каковы были мои шансы не дать вам пропасть?
Вечер казни Дэя. Может быть, Томас и правда пытался мне помочь по пути в подвал, где хранятся электронные бомбы? Что, если коммандер Джеймсон готовилась меня арестовать, а Томас пытался первым схватить меня? Для чего? Чтобы устроить побег? Не понимаю.
— Послушайте, я ведь любил его как брата, — говорит Томас.
Я все молчу. Он напускает на себя показное ухарство, этакий псевдопрофессионализм. И все же я слышу печальные нотки в его голосе.
— Но я солдат Республики. Я должен исполнять свой долг.
Я отталкиваю столик в сторону и бросаюсь на Томаса, хотя и знаю, что прикована к стулу. Томас отпрыгивает назад. Оковы останавливают меня, я падаю на колени и успеваю лишь схватить его за ногу. За что угодно, лишь бы схватить. Ты больной! Ты просто ненормальный! Я хочу убить Томаса. Никогда в жизни не хотела чего-нибудь так сильно.
Нет, неправда. Сильнее всего я хочу, чтобы Метиас был жив.
Солдаты снаружи, видимо, услышали звуки борьбы: они вбегают в помещение, и я моргнуть не успеваю, как меня скручивают, сковывают еще одной парой наручников, отстегивают от стула. Поднимают на ноги. Я лягаюсь, как безумная, вспоминаю все силовые приемы, которым меня обучали в школе, бешено пытаюсь освободиться. Томас так близко. Всего в футе.
Томас только смотрит на меня. Его руки безвольно висят.
— Любой другой способ был бы для него куда как мучительнее, — оправдывается он.
Я знаю: он прав, и от этого тошнота подступает к горлу. Если бы Томас не убил Метиаса в том проулке, моего брата наверняка запытали бы до смерти. Но мне все равно. Я ослеплена, от ярости и замешательства перехватывает дыхание. Как он мог убить человека, которого любил? Как он мог даже попытаться оправдать свой поступок? Что с ним такое?
Что он чувствовал вечерами после смерти Метиаса в одиночестве своего дома? Скидывал ли с себя маску? Выходил ли из роли солдата, чтобы по-человечески оплакать друга?
Меня вытаскивают в коридор. Руки дрожат, я пытаюсь выровнять дыхание, успокоить рвущееся из груди сердце, затолкать Метиаса в безопасный уголок моего разума. Какая-то часть меня до сего дня надеялась, что я ошибаюсь насчет Томаса. Что не он убил моего брата.
Следующим утром Томас без тени эмоций на лице сообщает, что денверский суд узнал о моей просьбе встретиться с Президентом и решил перевести меня в тюрьму штата Колорадо.
Меня переводят в столицу.
Дэй
Мы садимся в Ламаре, штат Колорадо, точно по расписанию. Стоит холодное дождливое утро. Рейзор уходит со своим отрядом. Мы с Каэдэ ждем в темном лестничном пролете, куда попали через заднюю дверь кабинета Рейзора. Наконец звуки снаружи стихают, бо́льшая часть экипажа покидает воздухолет. На выходе обходится без проверки — без сканирования пальцев и предъявления документов, так что мы можем сойти по пандусу сразу за последними солдатами. Мы смешиваемся с толпой военных, которые прибыли на фронт, чтобы сражаться за Республику.
Корка ледяного дождя покрывает плацдарм, мы выходим из пирамидального дока в немыслимую серость дня. Небо затянуто бурлящими грозовыми тучами. Вдоль улицы, залитой потрескавшимся бетоном, в обоих направлениях тянутся зловещие ряды посадочных доков — огромных черных пирамид, скользких от ледяного дождя. Воздух застоялый и влажный. По улице туда-сюда курсируют набитые солдатами джипы, раскидывая по асфальту грязь и гравий. У местных солдат по глазам от уха до уха нанесена широкая черная полоса. Вероятно, какая-то идиотская военная мода. Впереди вырисовываются очертания города — серые небоскребы, которые, видимо, используются как казармы; некоторые с ровными стенами и затонированными стеклянными окнами, другие в щербинках и ямках, словно их постоянно обстреливают из гранатометов. Некоторые превратились в прах и руины, у других осталась одна стена, устремленная в небо, словно сломанный монумент. Никаких тебе милых домиков, лужаек и пастбищ с овечками.
Мы быстро шагаем по улице, подняв жесткие воротники в бесполезной попытке защититься от дождя.
— Город что — бомбили? — вполголоса спрашиваю я у Каэдэ.
Зубы с каждым словом отбивают дробь.
Каэдэ открывает рот в напускном удивлении:
— Ой-ой. Да ты просто гений! Ты в курсе?
— Не понимаю. — Я разглядываю разваливающиеся здания на горизонте. — Откуда здесь следы артиллерии? Там дальше и в самом деле идут бои?
Каэдэ подается ко мне, чтобы другие солдаты на улице нас не слышали:
— Колонии ведут активные действия на этой части границы. Знаешь, сколько уже лет? Мне семнадцать было, когда они начали. В общем, не первый год. Они, вероятно, на добрую сотню миль продвинулись за ту линию, которую Республика называет границей Колорадо.
Правда после многих лет постоянной бомбардировки пропагандой потрясает.
— Ты хочешь сказать, что Колонии выигрывают войну? — спрашиваю я, понизив голос.
— Уже некоторое время. Ты только узнал? Еще пара лет, парень, и Колонии будут у тебя на заднем дворе.
В голосе Каэдэ слышится отвращение. Может, у нее какая-то давняя неприязнь к Колониям.
— Думай, как хочешь, — бормочет она. — Я здесь ради денег.
Я размышляю над ее словами. Колонии станут новыми Соединенными Штатами. Неужели война после стольких лет все же подходит к концу? Я пытаюсь представить себе мир без Республики — без Президента, Испытаний, чумы. Колонии — победитель. Нет, это так хорошо, что не верится. А если удастся убить Президента, победа может приблизиться. Я очень хочу вытянуть из Каэдэ еще что-нибудь, но та шикает на меня, едва я успеваю открыть рот. Дальше мы шагаем молча.
Через несколько кварталов мы поворачиваем и идем вдоль двух железнодорожных путей. Кажется, проходим чуть не милю. Наконец останавливаемся на углу улицы вдали от казарм, здесь, в тени полуразрушенного здания, царит полумрак. Время от времени мимо бредут одинокие солдаты.
