Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
А угличских людей, что злодеев, Ваняткиных убивц, порешили, кого тоже в застенках запытали, а кого и в острог сослали. И даже колокол наказали, что угличан на кремлевский двор созвал, убивцев наказывать. Вырвали у этого колокола по приказу Годунова язык да в Сибирь сослали, как бунтовщика, царева ослушника.
– Это есть варварство! Barbarian traditions! – возмущался Горсей, посиживая с Яшкой да Элизабет за кружкой доброго эля. – Наказать неживой предмет – колоколь! Как можно? Даже наш покойный король Генрих Восьмой не наказывать неживой предмет!
Митенька в уголку сидел да книжку с картинками снова разглядывал – ту самую, что в страшный день Ваняткиной смерти. Грустно ему было, плакать хотелось, но терпел, как царевичу положено. Димитрию и вольный скот часто говаривал: надо терпеть, принц, мужчины не должны плакать. И по матушке вслух горевать тоже нельзя: ты теперь мужчина, вольный человек!
Митя и братца Ванятку про себя оплакивал: случалось, даже приходил к нему братец названый во сне. Одет был Ванятка в царевичево дорогое платье, а на шее – тонкая такая полоска алая, только кровь не сочится. И говорил Ванятка царевичу: «Отомсти за меня, братец! Убийцам моим отомсти!» А царевич клялся названому братцу просьбу эту великую исполнить.
Услышал Димитрий разговор про колокол, в Сибирь сосланный, да и говорит:
– Это ты зря, дяденька дохтур, про колокол так говоришь. Колокола у нас на Руси – все живые. В них Божий глас! Они в церковь да на суд народ созывают!
– В England, чтобы людей позвать, трубят в горн. По-вашему, в большой дудка… – объяснил Горсей. – Только горн – неживой!
– А у нас колокол – живой! – стоял на своем Димитрий. – В нем – душа!
– Soul… Душа… – растроганно сказала Элизабет, которой Горсей каждый вечер позволял сидеть с мужчинами за столом.
Димитрий этому очень удивлялся – на Руси баб, даже царицу-матушку, с мужиками за один стол не сажали. А тут – сиди себе да пойло странное из кружки попивай! Горсей и целовал свою Лизавету при Яшке да при Димитрии, а та не стеснялась и не краснела даже, только улыбалась радостно. А ведь не жена она дохтуру – так, полюбовница! Видно, меж ними тот самый лямур и есть, про который скот вольный Джеймс царевичу рассказывал.
– У вас, русских, все душа и всюду душа… – с заметным уважением сказал Горсей.
Димитрий подумал тогда, что, видно, в земле аглицкой души не хватает, а в земле московской – воли.
О многом он тогда стал задумываться да многое понял. Прежде всего понял, что иноземные люди – вовсе не поганые, как на Москве говорили, а такие же человеки, только нравы у них особенные. И нравы эти уважать надобно, потому как в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Его, царевича московского, иноземные люди от смерти спасли, стало быть, и Горсей, и Яшка-скот, и Элизабет Димитрию ныне наипервейшие друзья. А что Элизабет с Горсеем своим живет невенчанной, так на то у них, верно, причины есть.
Однажды царевич не утерпел, спросил у Лизаветы, по какой такой причине они с дохтуром не женятся. А она вздохнула так тяжело и говорит, что у сэра Джерома служба особенная и с женой да детьми малыми ему некогда возиться. Вот они в Англию, в город Лондон, скоро возвернутся, тогда и поженятся. А неженатыми жить не зазорно, если меж рыцарем и его дамой – любовь.
– Лямур? – переспросил царевич, вспомнив чудное слово, которое говорил ему давеча вольный скот Яшка.
– Yes, little boy, – ответила Элизабет. – Как у knight Ланселот и kween Гиневра. По-вашему, как у воина и царицы.
– У нас на Руси царицы воинов не любят! – возразил Димитрий. – Царей, мужей своих, им любить велено. У этой вашей царицы Гиневры муж был?
– Был, – призналась Элизабет. – Great king! Великий царь, по-вашему. Артур.
– И что ж этот царь своей жене какого-то воина любить позволил? И не наказал их?
– King Arthur наказать их. Yes, – согласилась Элизабет. – Но сие есть great love! Любовь великая! This is God's will! Воля Господа!
– Как же Господь повелел мужней жене какого-то воина любить? – усомнился царевич.
– This is mistery. – объяснила Лизавета. – Тайна…
– Может, и у тебя муж есть? – поинтересовался царевич. – Али у дохтура жена в земле аглицкой осталась?
– No, little boy, – пояснила Элизабет. – Никого нет. Мы есть одни.
– Тогда женитесь – и дело с концом! – посоветовал царевич.
– Обязательно жениться, – подтвердила Элизабет. – After. Дома. In England.
Царевич так понял, что в земле русской их аглицкой церкви нет, потому Горсей с Лизаветой и не женятся. Перестал Лизавету про то пытать и задумался крепко, что это за great love такая. Может, и с ним через много лет она случится?
Вот и случилась она с Димитрием – как в воду глядел! Сидит он теперь, через много лет после того разговора, в ляшском городе Самборе, у ног прекрасной панны Марианны, Марии по-нашему. И хочется назвать ее боярышней Марией Юрьевной, да язык не поворачивается. Какая она Мария Юрьевна? Боярышни на Руси тихие-тихие, воды не замутят. А эта – гордая, умная, смелая, просто царь-девица из старых русских сказок, что Мите когда-то маменька рассказывала.
Виват, панна Марианна! Так латиняне древние говорили. Латинский язык Димитрий тоже знал – в монастыре униатском на Украйне польской ему выучился. Он многому в своих странствиях выучился – и у казаков на острове дивном Хортица бывал, в их куренях вольных, и у цыган даже! У цыган выучился с медведями плясать, они мишек по селам водили.
А в монастырях на Белом море Димитрия греческому да стародавнему славянскому научили. Горсей, в Ярославле еще, да потом в Архангельске, его английскому да французскому выучил. А на украинских землях Речи Посполитой царевич по-польски заговорил. Вот такая у Димитрия случилась в жизни наука! Был московским царевичем, а стал вольным человеком. Ныне его удача, высоко замахнулся – на сам престол московский. Только, коли удастся его дерзкая мечта, останется ли там его воля, на престоле?
Самборский замок, 1604 год
Димитрий часто вспоминал вольный остров Хортицу на Днепре великом и тамошние казацкие курени. Ляхи рассказы о Хортице слушали неохотно (если вообще слушали, а не кричали в ответ «Пся крев! Хлопы! Пшекленте быдло! Нэнавиджьом!»). Для гоноровых шляхтичей Речи Посполитой украинские казаки были или холопами, или в лучшем случае – жолнежами (солдатами) на польской службе. Но Димитрию вольные и удалые казаки напоминали скота Яшку (шотландца Джеймса) из далекого угличского детства и первых, тяжелых дней в Ярославле, когда началось Митино превращение из царевича в свободного человека (или бродягу без рода и племени – называй как хочешь!).
Правда, шотландец Джеймс был наемником, но и украинские казаки нанимались в польское войско, а еще, по слухам, служили государю французскому и даже мятежникам нидерландским, что против гишпанской короны поднялись. Они не знали и не хотели знать над собой сильной и властной руки, и, может быть, именно у них, на странном острове Хортица, Димитрий научился свободе.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
