Я гляжу вслед грузовику, а потом беру гитару и иду к хижине.
Здесь тот же рейнджер, что и три дня назад, он с ходу докладывает:
— Твоя сестра уже тут.
В хижине, куда он привел меня, на кровати сидит Нелли. Увидев меня, она вскакивает, кричит: «Антье!» и обнимает меня так сильно, что мне кажется, я сейчас задохнусь. Я тоже радуюсь — впервые в жизни я правда счастлива видеть Нелли. И тут же хочу сообщить маме, что нашла Нелли и все будет хорошо.
Но как только я порываюсь выйти из хижины, чтобы позвонить маме из бюро рейнджеров, Нелли встает перед дверью:
— Нет.
— Почему? — спрашиваю я и пытаюсь обойти ее.
— Потому что тебе нельзя.
— Мне — точно можно, — говорю я и тяну Нелли в сторону.
Но она хоть и худее меня, однако совсем не слабенькая. Она так вцепилась в дверь, что я наконец сдаюсь и сажусь на кровать.
— Скажи хотя бы, почему ты меня не выпускаешь.
Вместо ответа Нелли начинает рыдать. Сначала тихо, потом всхлипывает уже громко и так судорожно дышит, что я боюсь, как бы она не задохнулась.
Поначалу я просто сижу на кровати и делаю вид, что не замечаю, как Нелли рыдает, но потом не выдерживаю. Встаю, подхожу к Нелли и обнимаю ее.
Она как натянутая струна, наверное, боится, что я убегу, пока дорога к двери свободна. Но когда она замечает, что это вовсе не отвлекающий маневр, то медленно обнимает меня и в конце концов мы стоим, обхватив друг друга.
Я качаю Нелли, совсем как мама раньше качала нас. Нелли постепенно успокаивается, а потом и вовсе отпускает меня, усаживается на кровать и говорит «О’кей».
А я стою посреди комнаты и чувствую себя дурой, будто бы я обняла Нелли, хотя она этого вовсе не хотела. Уже спокойная, Нелли смотрит на меня по-деловому:
— Можно тебя кое о чем спросить?
Я киваю.
— Ты хочешь в Грейсленд?
Что за идиотский вопрос — она же сто раз слышала, как я говорила папе, что непременно хочу попасть в Грейсленд.
— Конечно, — говорю я.
— О’кей, — Нелли кивает. — Тогда поехали!
Я чувствую себя еще большей дурой. А Нелли говорит, что до Грейсленда, наверное, три или четыре дня пути, что надо ехать автостопом, что нас наверняка кто-нибудь прихватит, и мы успеем приехать туда к годовщине смерти Элвиса. Нелли говорит, а у меня в сердце теплеет и светлеет.
— О’кей, — соглашаюсь я, и чудесное ощущение враз пропадает, потому что мне вдруг приходит в голову спросить о важном: — А почему это ты хочешь в Грейсленд?
Нелли отвечает не сразу, мне кажется, она чуть-чуть раздумывает, поверю ли я, если она скажет, что делает это только для того, чтобы порадовать меня. Ответ наверняка отрицательный, потому что я слышу: «Я не хочу в Японию». Ага.
— Ты поэтому сбежала?
Нелли кивает.
— Я специально оставила дверь машины незапертой, чтобы забрать потом свои вещи. Твои родители были слишком заняты и ничего не заметили.
Я вспоминаю, как танцевали мама и папа на стоянке, и ужасно краснею.
— Слушай, — говорит Нелли, — если мы опоздаем в Питтсбург хотя бы на два дня, я пропущу самолет и смогу остаться дома.
— А почему ты просто не скажешь родителям, что не хочешь в Японию? — спрашиваю я.
Нелли смотрит на меня.
— Потому что они этого никогда не поймут, идиотка.
Я размышляю, стоит ли отправляться в Грейсленд с кем-то, кто все время говорит мне, что я жирная идиотка. Ответ — да. Только тут есть еще одна проблемка.
— Что мне сказать родителям?
Нелли пожимает плечами.
— Почему бы тебе не сказать им просто, что мы едем в Грейсленд?
Неужели ей не ясно?
— Потому что они никогда этого не поймут, идиотка.
Нелли пораженно глядит на меня. А потом мы смеемся так, словно сидим на записи какой-нибудь телевизионной программы и перед нашими глазами вывесили табличку «Смех».
Мы никак не можем остановиться и только через пятнадцать минут, когда наконец успокаиваемся, я точно знаю, что поеду с Нелли в Грейсленд. Только вот как держать маму и папу на расстоянии и сделать так, чтобы они не волновались, — загадка.
9
На следующее утро, проснувшись на двухэтажной кровати в деревянной хижине, я поначалу решаю, что время остановилось и мне теперь вечно придется жить с мамой, папой и Кларой в хижине Государственного парка. А потом в памяти медленно всплывает моя вчерашняя поездка на автобусе в поисках Нелли и наше с ней решение ехать в Грейсленд. Потом, еще в полудреме, я понимаю, как сказать маме, что все в порядке, не уточняя, что мы поедем с Нелли в Мемфис автостопом.
Все получится. И за это мне надо поблагодарить папу. И только я собираюсь поздравить себя с гениальной идеей, в хижину врывается Нелли с криками «Надо смываться!» и лихорадочно собирает вещи. Я выбираюсь из спальника, скатываю его, упаковываю в чехол и спрыгиваю с кровати. Потом хватаю рюкзак и гитару и несусь за Нелли прочь из хижины.
Нелли не нужно нести на спине гитару, и поэтому она бежит со всех ног по лесным дорожкам, усыпанным гравием, да так быстро, что я едва поспеваю за ней. Гитара то и дело цепляется за ветки, я освобождаю ее, и Нелли убегает все дальше и дальше.
— Нелли! — кричу я. — Погоди!
— Беги! — кричит Нелли в ответ и не останавливается. Я успеваю только крикнуть ей вслед: «Задница!», спотыкаюсь о корень дерева и падаю. Сначала чувствую только удар, боли пока нет, она появляется позже.
Мне так больно, что лучше не вставать. Совсем не хочется смотреть, во что превратились мои ладони и коленки. Со мной всегда так: если у меня что-то болит, я сразу же хочу навсегда забыть про свое тело. Я лежу на земле с еловыми иголками на лице, а коленки и ладони болят так, что не обращать на них внимания не получается — я ужасно хочу к маме и от этого реву.
Вдруг я чувствую, что кто-то гладит меня по голове, и вскакиваю как ошпаренная. Но это никакой не медведь, а Нелли, это она гладит меня. Она ничего не говорит, просто стряхивает с меня иголки, садится передо мной на корточки, задирает штанину, глядит на коленку и говорит «уй». Потом встает и смотрит на меня.
— Ты забыла снять пижаму.
Я гляжу вниз. И точно, на мне сине-белая пижама с овечками, самая детская из всех, что у меня есть. Не знаю, как это получается у Нелли, в ее присутствии я не только все время чувствую себя идиоткой, но и веду себя как идиотка. Нелли смеется. Я отталкиваю ее, она падает спиной на землю. За плечами у меня гитара, но я бросаюсь на Нелли и не даю ей встать. Она старается сбросить меня, но у нее не получается.
— Ты, — говорю я, — ты никогда больше не назовешь меня идиоткой!
