«Когда войны затягиваются, разлагая людские души, журналисты вызывают все меньше и меньше симпатии. И тогда из человека, который снимает солдата, чтобы невеста увидела его на телеэкране, ты превращаешься в ненужного свидетеля».
А. Перес-Реверте. Территория команчейПосле длительного марш-броска меня проводили во двор одного из домов на окраине Дарго. Это село со всех сторон окружено горами; во времена Кавказской войны оно было знаменито своими оружейниками; здесь какое-то время находилась ставка имама Шамиля. Во дворе саманного дома под небольшим навесом сидели несколько боевиков, один из которых штопал свой советский офицерский ремень, а другой чистил пистолет Стечкина, любовно раскладывая его детали на самодельном столике. Из старенького магнитофона на весь чеченский двор о несчастной любви изливалась плакучая Таня Буланова. Она была популярна в Чечне, впрочем, как и многие другие певцы российской эстрады. Песни на русском в ту чеченскую войну звучали везде: в придорожных кафешках, в автомобилях, в домах и даже в расположении главного террориста Басаева. К слову, в Чечне конца 2008 года я нигде уже не слышал песен на русском, только на чеченском языке. Дудаевская Ичкерия по всем будничным, житейским признакам кажется мне гораздо более российской республикой, чем нынешняя Чечня Рамзана Кадырова. Возможно, мы все тогда оставались все еще советскими людьми. Сейчас в России явно не хватает общности и единства в культуре и идеологии.
Встреча с Басаевым состоялась на окраине Дарго в том же недостроенном саманном доме. Поздно вечером меня проводили внутрь, где главарь в компании десятка боевиков, лежа на матрасе на полу, смотрел видеосъемки зимних боев в Грозном.
Интервью с ним длилось всю ночь. Басаев разговаривал охотно и, как мне показалось, был вполне откровенен. Дословно могу привести здесь только малую часть разговора. Меня больше всего интересовали события в Буденновске.
– Три штурма было. Особенно ожесточенными и мощными были первые два. У солдат и офицеров смелость была, храбрость. Упрямо шли вперед, а их косили. Они умели атаковать и были бесстрашны, они профессионалы, но командовали ими идиоты, те, кто отдавал глупые приказы.
– А кто тебе больше запомнился?
– Запомнился Ерин (министр внутренних дел России. – И. Б.). Мы договорились с Черномырдиным и готовы были уехать 18 июня в 11 часов. Оставалось только договориться о технической стороне, об автобусах и пр. И Ерин сутки с лишним подгонял нам автобусы. Он замучил нас разговорами типа: «Договаривающаяся сторона предлагает построить автобусы не в колонну, а в шеренгу». В конце концов я послал Асланбека на переговоры с ним. После первых разговоров с Ериным Асланбек сказал ему: «Давайте поменяемся местами». Ерин спрашивает: «Как?» «Ну, вы будете министром, а я террористом». Меня еще удивил Черномырдин, – продолжал рассказывать Басаев о Буденновске. – Я не ожидал от него такого шага. Мы не готовы были ни к каким переговорам и не ожидали их. Никто из нас не думал вернуться домой живым.
В конце Басаев подытожил:
– Желательно решить это все мирным путем, потому что всегда можно обо всем договориться. России выгодно сегодня нас признать и иметь с нами экономические и прочие отношения. У нас же все связано с Россией: экономически, политически, культурно – во всем мы связаны. Спокойно можно договориться об энергетическом и о том же оборонном пространстве. Но мы не хотим быть рабами. Мы не хотим, чтобы завтра утром постучали в дверь или без всякого стука вошли, дали полчаса на сборы, двадцать килограмм в руки, и вперед куда-нибудь в Казахстан. Мы не хотим этого, мы хотим быть хозяевами своей судьбы. А в остальном мы никуда не денемся. Судьбой нам предначертано, к большому сожалению, быть соседями…
Это был Шамиль Басаев образца 1995 года. Через три-четыре года он станет именоваться «военным амиром Абдаллах Шамиль Абу-Идрисом» и будет выступать за полное отделение от России и создание Кавказского эмирата. А на вопрос о том, докуда бы он доехал, если бы его с боевиками не остановили в Буденновске, он так и не ответил, просто отшутился:
