На верхней ступеньке лестницы они встретили Осаки с молотком и стамеской.
– Я открыл две посылки, – сообщил он. – Одна для мисс Маргерит Маккой. Одна для мисс Патти Уайат.
– Ура! – закричала Малыш Маккой и галопом помчалась в свою комнату в Южном проходе.
Рождественская посылка для Малыша Маккой всегда означала безумное количество великолепных новых вещей – совершенно не пропорциональное ее заслугам. У нее был холостой опекун, подверженный приступам такой сумасбродной щедрости, что директрисе приходилось регулярно напоминать ему: Маргерит всего лишь школьница со скромными вкусами и запросами. К счастью, до следующего Рождества он успевал забыть об этих предупреждениях… или, быть может, слишком хорошо знал Малыша, чтобы поверить в это… и посылки продолжали прибывать.
Патти также без проволочек полетела к Райскому Коридорчику, когда вдруг отдала себе отчет в том, что в эту минуту за ее спиной покинутая Харриет медленно бредет по тускло освещенному Переулку Проказ. Патти бросилась назад и схватила ее за локоть.
– Пошли, Харри! Поможешь мне распаковать ее!
Лицо Харриет вспыхнуло неожиданной радостью; это был первый случай за пять с половиной лет ее школьной карьеры, когда она удостоилась уменьшительного имени. Она не без энтузиазма последовала за Патти. Присутствовать, когда подруга получает рождественскую посылку, почти так же приятно, как получить посылку самой.
Посреди комнаты стоял большой квадратный деревянный ящик, забитый до отказа разными коробками и свертками – все это перевязано ленточками и переложено веточками остролиста, а в каждую оставшуюся щелочку засунут забавный сюрприз. Просто глядя на эту посылку, можно было легко догадаться из какого дома, полного веселья, шуток, милых глупостей и любви, она пришла.
– Я впервые провожу Рождество не дома, – сказала Патти с чуть слышной дрожью в голосе.
Но ее серьезность не продлилась и минуты: изучение содержимого такой посылки слишком увлекательное дело, чтобы, занимаясь им, испытывать еще какие-то чувства. Харриет присела на краешек кровати и в молчании следила, как Патти весело заваливает пол папиросной бумагой и красными ленточками. Было распаковано множество свертков с перчатками, книгами, безделушками – и в каждом послание со словами любви. Даже кухарка испекла рождественский пирог с замысловатым верхом. А маленький Томми дрожащими печатными буквами написал на боку наполненного конфетами картонного слона: «Дарагой систре ат тома»
Патти, радостно смеясь, сунула в рот шоколад и кинула слона на колени Харриет.
– Правда, они душечки, что так старались? Говорю тебе, очень даже стоит иногда уехать из дома, чтобы там думали о тебе гораздо чаще! Это от мамы, – добавила она, сняв крышку с большой коробки и вынимая оттуда бальное платье из розового крепа. – Прелесть, правда? – воскликнула она. – И к тому же мне совсем не нужно было новое бальное платье! Разве ты не любишь получать в подарок вещи, которые тебе не нужны?
– Я их никогда не получаю, – пробормотала Харриет.
Но Патти уже увлеченно разворачивала другой сверток.
– «От папы с громаднейшей любовью», – прочитала она. – Дорогой папа! Что же это он такое придумал? Надеюсь, мама ему что-то посоветовала. Он сущий болван в том, что касается выбора подарков, если только… О! – взвизгнула она. – Розовые туфельки и шелковые чулки в их цвет! И ты только посмотри на эти совершенно прелестные пряжки!
Она протянула Харриет розовую атласную туфельку, украшенную изящнейшей серебряной пряжкой и с головокружительно высокими каблуками, напоминающими о Франции.
– Ну не прелесть ли мой папа? – Патти радостно послала воздушный поцелуй стоявшему на комоде портрету внушительного мужчины, явно судейского вида. – Конечно же, это мама посоветовала ему купить туфли, но пряжки и каблуки были его собственной идеей. Ей нравится, когда я благоразумна, а ему – когда легкомысленна.
Держа свое новое платье перед зеркалом, она сосредоточенно изучала его цвет, чтобы убедиться, что этот оттенок розового ей к лицу, когда ее вдруг отвлекло послышавшееся рыдание. Обернувшись, она увидела Харриет, упавшую ничком поперек кровати и с горестными слезами судорожно стискивающую подушку. Патти смотрела на нее широко раскрытыми глазами; сама она никогда не предавалась такому бурному выражению горя и не могла представить, в чем могла бы быть причина отчаяния. Она отодвинула розовые атласные туфельки подальше от дергающихся ног Харриет, подобрала упавшего слона и разбросанные конфеты и присела, чтобы подождать, когда потоки слез иссякнут.
– В чем дело? – мягко спросила она, когда рыдания Харриет сменились тяжелыми сдавленными вздохами.
– Мой отец ни разу не прислал мне с-серебряных п-пряжек.
– Он далеко – в Мехико, – сказала Патти, неуклюже пытаясь найти хоть какой-нибудь утешительный аргумент.
– Он никогда не посылает мне ничего! Он даже не знает меня. Он не узнал бы меня, если бы мы встретились на улице!
– Узнал бы. Ты ничуть не изменилась за четыре года, – заверила ее Патти, не совсем уверенная, что это может обрадовать Харриет.
– Да я не понравилась бы ему, если бы он и узнал меня. Я некрасивая, и всегда плохо одета, и… – Харриет снова зарыдала.
Патти с минуту смотрела на нее в задумчивом молчании, а затем решила взяться за дело утешения иначе. Она протянула руку и решительно встряхнула Харриет.
– Ради всего святого, перестань реветь! Именно поэтому твой отец тобой не интересуется! Ни один мужчина не выдержит, если ему вечно капают слезами на шею.
Харриет перестала всхлипывать и растерянно уставилась на нее.
– Если бы ты могла видеть себя, когда плачешь! Вся в пятнах и потеках слез! Иди сюда! – Она взяла Харриет за плечо и поставила перед зеркалом. – Ты когда-нибудь видела такое страшилище? А я-то как раз думала, перед тем как ты начала реветь, до чего ты хорошенькая! Честное слово, думала! Ты могла бы быть такой же хорошенькой, как любая из нас, если бы только решила…
– Нет, не могла бы! Я – страшнее некуда. Никому я не нравлюсь и…
– Это твоя собственная вина! – резко перебила ее Патти. – Если бы ты была толстой, как Айрин Маккаллох, или у тебя совсем не было подбородка, как у Эвелины Смит, то можно было бы считать, что в этом причина, но у тебя все в порядке – кроме того, что ты вечно такая унылая! Ты постоянно плачешь, а вечно сочувствовать слишком утомительно. Я говорю тебе правду, потому что ты начинаешь мне нравиться. Ни к чему брать на себя труд говорить правду людям, если они тебе не нравятся. Почему Конни, Прис и я так отлично ладим друг с другом? Потому, что мы всегда говорим друг другу полную правду о наших недостатках. Тогда у нас есть шанс исправить их… поэтому-то мы такие славные, – добавила она скромно.
Харриет сидела перед ней, раскрыв рот, – слишком удивленная, чтобы плакать.
– И одежда у тебя ужасная, – с живостью продолжила Патти. – Ты не должна позволять мисс Салли выбирать для тебя платья. Мисс Салли очень милая, и я ее люблю, но о том, как надо одеваться, она знает не больше кролика: достаточно посмотреть, как она сама одета. А кроме того, ты была бы гораздо приятнее, если бы не была такой чопорной. Если бы ты только смеялась, как все остальные…
