Конечно. Не так уж и часто я это говорю. А если уж я сказал «конечно», можно быть уверенным, что чувства я испытываю прямо противоположные. Каждый день мы произносим «конечно», а потом следует риторическое «почему бы и нет?». Вроде как пожимает кто-то плечами и говорит: «Конечно, почему бы и нет? Познакомлюсь с твоей мамой, а потом и с ее мамой». Так может сказать кто угодно, только не я. Да ни в жизни. Лишь в том случае, если я попал в западню и должен сам себя наказать, вскарабкаться на крест и — «конечно».
Тем вечером, когда я повесил трубку, окончив разговор с Промис про Роберта Партноу («ну, тот парень, которого похитили») и приезд ее мамы, я поднялся в спальню и достал с полки револьвер. Я не прикасался к нему с того самого апрельского дня, когда оружие послужило мне волшебной палочкой и помогло добиться своего. Теперь револьвер лежал в моих ладонях, и холодный металл понемногу теплел. Я закрыл глаза, коснулся барабана и невольно подумал о твердой стали, представил себе ее непроницаемость. Оружие вновь предстало передо мной в волшебном обличье — я выпустил джинна из бутылки. Он не спрашивал о моих желаниях, нет, джинн сам говорил мне, что и когда делать.
* * *
Мы с Бобом как раз смотрели «Прайм-тайм: четверг». На экране пошла реклама красного «доджа», и мы выключили звук.
— Что, если я как профессионал скажу: твой роман стоило бы напечатать?
— А что, если ты так скажешь?
— А то, что жизнь — подлая штука, — ответил Боб. — В твоем случае так точно.
— Ты действительно хочешь так сказать, — поинтересовался я, — или ты «как бы» это говоришь?
— Я правда говорю.
— И что?
— Ты совершенно прав: тебя надули.
Боб откинулся на кровати и скрестил руки за головой. Похоже, на него нашло философское настроение. Я решил дать ему возможность высказать мысли насчет меня и моей пропащей жизни, хоть я и не. мог понять связи с нашим разговором про режиссера Майка Николса, телеведущих вроде Дианы Сойер, Гарри Трудо и Джейн Поли. (Талантливые люди, а со вкусом — облом.)
— Ты хорошо пишешь, — снова заговорил Боб, не отрывая взгляда от телевизора.
Мы ждали, когда Диана Сойер продолжит брать интервью у Джанет Джексон. «Может, она и малышка из клана Джексонов, но она уже взрослая женщина и принадлежит только себе — теперь больше, чем когда-либо».
— Рад слышать, — отозвался я.
— Странно, что тебя не напечатали. В смысле, твою книгу. Это неправильно и совершенно непонятно — учитывая те страницы, которые ты дал мне почитать.
— Спасибо, Боб, но мне не надо было похищать тебя, чтобы понять это.
— Давай начистоту… — Партноу вздохнул. — Ты и сам не знаешь, зачем ты меня похитил.
— Добровольно? — Я не ожидал услышать такой вопрос.
— В качестве эксперимента, — пояснила Промис. — Посмотреть, каково это. Понять, что ты будешь испытывать, что испытывает она.
Похоже, вопрос Промис задавала от чистого сердца, и я уставился на библиотекаршу. Рыженькая, примерно моего возраста, немного полновата, джинсовая куртка, белый свитер в красных сердечках… Я попытался представить себе, как бы это было. А было бы даже не так плохо: она возвращается домой из библиотеки, ближе к вечеру занимается сексом у себя в спальне, фамильный плед сброшен на пол, свитер задран, за закрытой дверью мяукает кошка.
— Нет, — решительно сказал я. — Это не для меня. А что бы сказал Кафка?
— Франц? Ты сам знаешь ответ. Хотя я порой…
— Ну?
— Представляю, что сплю с кем-то.
— Это как целоваться, — предположил я.
— Нет, тут другое. Дело не в неразборчивости. Важно доставлять людям удовольствие. Удивительный кайф.
— Даже если они знают, что ты делаешь это исключительно ради того, чтобы доставить им удовольствие?
— Нет, в таком случае ничего не получится. — Промис покачала головой. — Потому-то я только думаю об этом. Ты ведь не стал бы на самом деле похищать человека и держать его в подвале.
Мы сидели, а я все размышлял о настоящей жизни и о том, какие странные требования она иногда предъявляет.
Мимо прошла библиотекарша, неся какие-то журналы в секцию периодики. В ее очках отражался свет ламп, в этот момент она больше всего походила на школьницу с учебниками под мышкой. Она могла бы нести младенца — нашего ребенка, плод акта милосердия, — но теперь уже поздно. Я был связан по рукам и ногам.
Вот и вся разница между мною и Промис: ее фантазии заканчиваются удачно, по крайней мере в них идет речь о счастье, а мои всегда разрушительны. «Фантазия» — значение этого слово стало одним из ключевых открытий в моей жизни. Оно значит, что ты хочешь, чтобы что-то случилось.
— У тебя вообще есть подвал?
— Подвал? У меня в доме?
— Да, Эван, у тебя в доме.
— Естественно, — ответил я. — В каждом доме есть подвал.
— Давай начистоту… — Партноу вздохнул. — Ты и сам не знаешь, зачем ты меня похитил. Это загадка — для тебя и для меня. Вряд ли она когда-нибудь разрешится. Ладно, давай дадим волю воображению и предположим, что похищение было задумано ради мести.
— Ты к чему?
— Разумная форма возмездия, — пожал плечами Боб. — Хотя нет, не так. Совсем не «разумная». Неудачное слово.
— Адекватная, — предложил я. — Такую месть можно понять.
— Точно. Если принять во внимание обстоятельства и то, что ты пишешь, понять твою растерянность довольно легко.
— Значит, если бы ты прочел мой роман и тебе не понравилось, понять меня было бы сложнее?
— Мне понравился твой роман.
— То ли понравился, то ли не понравился…
— Думаешь, я вру?
— Может быть. А может, говоришь от чистого сердца. Какая, в конце концов, разница? Ну, допустим, хороший роман. Разве это искупает мое преступление?
— Любимая?
Я не понял, что Промис имела в виду? Она хотела знать, с какой женщиной я люблю говорить, проводить время? Жить вместе? Или просто с кем я люблю спать?
— Давай подумай, — прошептала она через библиотечный стол.
А тем временем принялась мне рассказывать про своего лучшего любовника — Промис встретила его, когда окончила колледж, и он удивительным образом умудрялся водить ее в места, в которых она не бывала раньше. (Когда Промис дошла до этого момента, мы легко могли бы соприкоснуться головами над столом и сравнить воспоминания. У меня у самого в запасе имелась пара историй.)
— Я никогда там раньше не бывала…
Она надула губки и нахмурилась. Похоже, ее огорчила собственная предсказуемость. Промис считала, что женщины должны просить мужчин открывать им неизведанное — в постели или где бы то ни было еще. «Сердечные туры», так она называла свои соблазнительные поиски.
