– Пойдем, милая моя, всегда улыбчивая Майя. Предлагаю устроить сегодня праздничный ужин из печенки, которую я привез. Печенка по-баварски с белым уксусным соусом – мое коронное блюдо. Погасим свет, зажжем свечи… Вкусный ужин, барочная музыка… Боже, как я рад, что у меня есть причина приезжать в ваш дом…
13
Йоланта вышла им навстречу из кухни растрепанная, в черной вуали на голое тело, с яркими губами.
– У вас что, пожар был? – спросила у нее Майя.
Веранду затянуло непрозрачным дымком.
– Я готовила водоросли, – сказала Йоланта. – Забыла, и они у меня сгорели, представляешь?
Подгоревшие водоросли горчили. Весь вечер Майя вдыхала запах дыма. Им пропахла одежда, стены, занавески на окнах. Жженые водоросли рассказывали про ночь и мрак.
14
Ужин был готов. На столе горели свечи, воздушный контратенор под звуки клавесина пел «Thrice happy, happy lovers…». Тарелки и приборы разложены. На блюдах исходила паром печенка по баварски с картофельным пюре. Майя поставила тарелку с ужином перед Богусом.
– Приятного аппетита, – сказала она и села вместе со всеми к столу.
На тарелке Богуса лежал кусок сырой печенки. Печенка поблескивала в свете свечей. Богус наклонился над тарелкой и вдохнул ее запах.
– Чудесно, – сказал он и улыбнулся Майе.
Майя притворилась, будто сосредоточенно ест гречку.
Богус нарезал печенку на ломти и отправлял их в рот.
– Что это звучит, дорогой маэстро? Умиротворяющая музыка. Такой прозрачный, аполлонический покой.
– Это Генри Перселл, «Прекрасные песни для кастратов». Приятно, что наши вкусы совпадают.
«May you be forever, ever, ever, ever free», – выводил тонкий голос, который Майя приняла за женский. В ней бушевала злая радость мести.
– Как печенка, господин Богус? – поинтересовалась она.
– Печенка отличная, спасибо. Должен сделать комплимент самому себе. Это действительно печень молодого теленка. Говядину я недолюбливаю. Вы же увлекаетесь Югом? Вы, наверное, знаете, что русское «говядина» происходит от санскритского «Говинда» – одного из имен Кришны.
Майе расхотелось есть гречку.
– Эта сырая печенка напомнила мне мою молодость…
Тут заговорила Йоланта, которая тоже поняла, в чем дело.
– Как у вас оказалась сырая печенка в тарелке, господин Богус?
– Йоланта, эта печенка оказалась у меня по доброй воле Майи. Сегодня мы с ней стали свидетелями сцен живой природы. Боюсь, они пошатнули в Майе вегетарианские настроения, но не в этом дело. Я хотел сказать…
Майя заслонила глаза ладонью. Она ненавидела этого скорпиона.
– …что вкус сырой печенки напомнил мне молодые годы. Я горел огнем исследования себя, своих возможностей. Мне было интересно, где находится предел выносливости человека.
«Sweeter than roses…» – успокаивал контратенор.
– …одним из самых сильных табу для нас является потребление мертвечины. Для чего природа установила этот предохранитель? Неужели для того, чтобы уберечь человека от отравления трупными токсинами? Но этот запрет не исчезает даже тогда, когда тухлое мясо проварено в скороварке. Почему, спрашивал я себя, почему интеллект должен покоряться инстинктам? Этого я не понимал. Хотя инстинкт и отвращает нас от протухшего мяса, вываренного в трех бульонах, организм воспринимает эту пищу и готов функционировать дальше. Что касается блюд на огне, то тут могу поделиться опытом и сказать, что термическая обработка улучшает вкус птичьего мяса, даже мяса таких помойных птиц, как ворона или голубь. Однако портит вкус рыбы – например, минтая или трески. Хотя, опять-таки, улучшает вкус земноводных и рептилий, скажем, ящериц. Сырое мясо лягушек похоже на сырое мясо раков. Жаб пробовать не рекомендую – они часто ядовиты. А змеи – питательны.
– Как интересно, – отметил Яков.
«Ненавижу, ненавижу вас всех», – кричала мысленно Майя.
– К сожалению, не нашел общего языка с моллюсками. Улиток есть сырыми не решился, их внутренности кишат инфекцией и паразитами. Приготовленные на огне, они становятся вполне приемлемыми. Как-то на Тянь-Шане я две недели питался гречкой и слизнями – такими крупными моллюсками без раковин. Дождевые черви, поджаренные на масле, тоже служат источником протеинов в бедном белками рационе. Но их нужно по держать голодными, чтобы они опорожнились. Насекомые, скажу вам, господа, – отдельное царство. Самыми вкусными до сих пор считаю саранчу и кузнечиков. Я бы даже сказал, они обладают некоторыми психотропными качествами. Несъедобными оказались чешуекрылые. Сильнее всего я отравился, когда съел несколько куколок неизвестной мне бабочки. Коконы шелкопряда, правильно приготовленные, я пробовал в Китае, это еда на любителя. Жуки, пауки, а особенно муравьи и их личинки – съедобны и питательны. Жуки обычно имеют свой запах. Если при обработке неприятный запах исчезает, я это расцениваю как признак съедобности. Если усиливается – даже не пробую. Бросьте на раскаленный противень муху и таракана, и вы поймете, о чем я говорю…
Майя вышла из-за стола и покинула веранду. До нее еще доносился голос Богуса:
– И все-таки эта музыка, дорогой Яков, эта музыка!.. Она завораживает своей умеренностью и красотой. Кажется, она утихомирила бы даже дикого зверя…
Кастрат выводил божественные мелодии, которые было слышно во всем доме: «Alleluia, alleluia».
15
Каждый музыкальный инструмент, будучи малым отображением Вселенной, состоит из вибратора и резонатора.
В скрипке вибрирует струна, в кларнете – трость, в женщине – фаллос. Если у женщины нет рядом мужчины, она ищет вибраторы-заменители, которые бы помогли извлечь из себя звук. Поэтому мужчина – и композитор, и исполнитель, суть которого – вибрировать. Фрейд перестраховался, указав, будто пещера, шляпа, и яма, и собор – образы влагалища. Вагинальные фантазии – лишь прообраз Пустоты, купол которой освещает золотой штепсель-лингам, воткнутый в розетку магнетического женского начала.
Женщина ищет мужчину, чтобы звучать.
Иначе – пустопорожность и забытье.
16
Пока общество заканчивало ужин за столом, Майя уединилась в уголке для чайных церемоний. Она заваривала чай спиной к компании, чтобы не было видно, что она плачет.
Майя плакала о себе.
Она знала, что ее ждет. Яков наконец сядет писать симфонию. Богус будет приезжать каждый месяц к ним на ревизию. Будет оставаться, как сейчас, на три-четыре дня, будет жить и питаться с ними, вдыхать их испарения и наслаждаться их миазмами разума. Йоланта, наверное, что-нибудь придумает, например сделает так, чтобы Яков заключил с Богусом какое-нибудь пари. Яков, как всегда, поставит свою душу, а Богус, как всегда, какую-нибудь мелочь – например, портсигар с Дарвином в пенсне. Якова такие вещи завораживают, она это заметила. Ее уговорят остаться, Яков будет говорить, что это дело ее жизни – быть с ним и поддерживать его ад. Майя будет верить, что это все, что может случиться с ней в этой жизни, и останется, чтобы исследовать этот ад, выпить его до дна. Ей будет так мерзко от этого пойла, что ее послабит и она прорвется своим придуманным миром. Она захочет ухватиться сама за сиську реальности и решит, что должна вырваться из стереотипов. Она соблазнит Ивана, и тот, по незнанию и от отчаяния, будет делать с ней что захочет, думая, что Интернет – его путеводитель по женщине и ее руслам. А ей останется только одно – забетонировать русла и себя вместе с ними. Аминь. Она не хотела бетонировать русла. Она хотела только течь по этой жизни дальше, давать знать другим, что русла женщины должны течь, и что земля побеждает бетон и город, и что вечность существует. Она не хотела, чтобы Иван получил свой первый опыт женщины с ней. Она не хотела, чтобы Иван однажды стал под дверью Якова с ножом в руке, с мыслью о том, что ему нужно совершить мужской поступок – решить, кому она принадлежит. Она этого не хотела.
