Сначала принцесса начала, как и вчера, отказываться, говорила, что не может допустить, чтобы Миних ради нее жертвовал своей жизнью и всем своим семейством. Советовала ему, по крайней мере, хоть сговориться с другими, с Левенвольдом, например.
Но Миних отвечал ей, что она обещала положиться на него одного, что он никого не хочет вовлекать в опасность и намерен сам, один, сделать все дело.
Анне Леопольдовне уже нечего было возражать ему и она со слезами на глазах стала восхищаться его великодушием и смелостью.
— Ну, хорошо, — сказала она на прощанье, — только, ради Бога, делайте поскорей. Если б вы знали, как я волнуюсь!..
— Медлить не буду, — отвечал Миних, — да и нельзя мне медлить, — мой Преображенский полк завтра сменится по караулам, тогда будет труднее.
И вот он отправился обедать к Бирону и теперь чувствовал даже какое-то раздражающее наслаждение в том, что вот он сидит посреди них, со своей заветной тайной, которую не открыл никому, даже родному сыну, что они все смотрят на него, как на своего человека…
«Если б он знал, — думал Миних, поглядывая на регента, — если б он знал, что у меня в мыслях и что должно совершиться сегодня, он немедленно бы велел схватить меня и я бы тогда не вырвался из когтей его. Но он не знает и не узнает».
И фельдмаршал наслаждался все больше и больше.
Обед шел довольно вяло. Хозяин был все сумрачен, а хозяйка и никогда не отличалась разговорчивостью и любезностью. Беседу поддерживал опять-таки только Миних, постоянно шутивший с Гедвигой.
Но вот одна фраза нежданно поразила Миниха и заставила его вздрогнуть.
Левенвольде вдруг, ни с того ни с сего, обратился к нему и сказал:
— А что, граф, я давно хотел спросить вас: во время ваших походов вы никогда ничего не предпринимали важного ночью?
«Что это такое? — быстро мелькнуло в голове Миниха. — Что это значит? Неужели он знает что-нибудь? Неужели подозревает? Откуда же?.. Сегодня утром принцесса советовала мне обратиться к нему, а теперь вот он задает мне такой вопрос… Может быть, она с ним виделась! Может быть, что-нибудь сказала! Но, в таком случае, ведь, это ужасно! Ведь, он все может испортить!»
А, между тем, нужно было ответить, нужно было совладать с собой и успокоиться, иначе Бирон заметит. Весь успех дела висит на волоске.
Какое-нибудь неосторожное движение, ничтожное слово и все пропало!
Но Миних умел владеть собой. Через секунду его волнения как не бывало. Он спокойно взглянул на Левенвольде и отвечал:
— Не помню, чтобы я когда-нибудь предпринимал что-либо чрезвычайное ночью, но мое правило пользоваться всяким благоприятным случаем.
Ленвольде замолчал, и разговор на том кончился.
А мрачное настроение Бирона все продолжалось. Он встал из-за стола рассеянный и молчаливый. Он несколько раз не ответил на обращенные к нему вопросы; очевидно, совсем их не слышал!
Это заметили все, даже его жена.
— Что с вами? — обратилась она к нему.
— Ничего! Мне что-то не по себе, — рассеянно ответил он.
— В таком случае, ведь, нужно посоветоваться с доктором, — заметил Миних.
— Нет, не нужно, я не болен, может быть, устал сегодня в манеже: много ездил!
С этими словами Бирон направился в свои покои. Но он еще обернулся на пороге и сказал Миниху:
— Приезжайте, граф, вечером: много дел скопляется, поговорить нужно.
Миних сказал, что приедет, а сам подумал, что в таком случае исполнение его плана запоздает часа на два.
«Но больше чем на два часа ты от меня не ускользнешь», — закончил он свою мысль.
Скоро во дворце стало темно: все разъехались.
Бирон не выходил из кабинета. Он то принимался читать лежащие на его письменном столе бумаги, то бросал их и нервно ходил по комнате. Тоска давила его все больше и больше и, наконец, дошла до того, что почувствовал себя самым несчастным человеком и не знал, отчего так несчастлив, не знал, что такое творится с ним. Что это: болезнь приближается страшная, или беда подходит?
Но он не в силах был решать эти вопросы, он просто, наконец, перестал думать. Мысли путались, находило полузабытье какое-то странное.
В этом полузабытьи он встретил вернувшегося по его зову Миниха. Он пробовал говорить с ним о делах; но фельдмаршал с изумлением замечал в нем необыкновенную рассеянность.
Вслед за отъездом Миниха Бирону подали какой-то пакет с надписью по-немецки. Он развернул его и прочел.
Это было письмо от Липмана, банкира-еврея, который когда-то ссужал Бирона деньгами и которому в последние годы герцог Курляндский сильно протежировал.
Липман извещал его светлость, что затевается нечто недоброе, что герцогу необходимо принять меры. Просил его назначить ему аудиенцию, говорил, что он явится с другим своим товарищем, Биленбахом, и на словах передадут все, что знают…
Бирон прочел это письмо и даже его не понял. Перечел еще раз.
«Что такое? — подумал он. — Нужно послать за ними сейчас же! Нужно узнать!»
Рука его уже протянулась к колокольчику, но он не позвонил. Письмо упало на ковер. Герцог опустил голову на руки и забылся.
А в это время Миних, вернувшись к себе, велел позвать своего первого адъютанта, подполковника Манштейна.
Манштейн застал фельдмаршала в туфлях и халате, совсем готовым идти в спальню.
— Что прикажете, ваше сиятельство? — спросил он.
— Вот что, мой милый, — ответил Миних. — Никуда не уезжайте, останьтесь эту ночь у меня, вы мне понадобитесь очень рано. Я велю вам приготовить постель, ложитесь сейчас и постарайтесь скорее заснуть; я вас разбужу, когда надо будет.
Манштейн изумленно взглянул на фельдмаршала, но тот так ничего и не пояснил ему и пошел в спальню…
Миних снял с себя халат и туфли, лег на постель, прикрылся одеялом и стал думать.
Ему казалось, что он лежит в походной палатке, что через несколько часов ему предстоит генеральное сражение, что перед ним неприятельская армия, которую победить нужно.
И, действительно, он готовился к генеральному сражению, но ему предстояла битва, не похожая на те, в которых он одерживал свои блестящие победы, ему предстояла битва один на один с могущественным неприятелем, битва не при громе пушек, а в глубокой тишине морозной зимней ночи. От этой битвы зависели не только судьба его, но даже судьба целого русского государства.
Но мысли начинают путаться, берет дремота, глаза сами собою смыкаются.
Миних вскочил с постели, снова надел халат и туфли и начал ходить по комнате.
«Нет, этак заснешь!» — думал он. Взглянул на часы: уже скоро два часа. Он снова снял халат и начал одеваться. Вот он уж готов. Он кликнул своего камердинера, велел поскорее заложить карету, да тихо, не будить никого, и чтоб кучер дожидался во дворе.
