— Да ну тебя, — угрюмо ответил Малыш. — Знаешь ведь, что я не умею писать.
— Тогда выведи его и всыпь как следует!
— Слушай, ты, чурбан неотесанный…
Солдат поднялся, Малыш тоже. Они глядели друг на друга через стол. Малыш почесал широченную грудь, поддернул брюки, протянул руку и схватил парня за шею.
— Пошли, мальчик, выйдем.
Солдат открыл рот, чтобы закричать, но Малыш так стиснул его своей лапищей, что раздалось только сдавленное бормотанье. Пригнув, потащил к двери, а Порта сел, раскрасневшийся и все еще злобный.
Голландский эсэсовец уже лежал грудью на столе, уронив голову в пивную лужу.
— Посмотри на него, — сказал я Легионеру. — Готов.
И весело засмеялся, словно на свете ничего забавнее не было. Легионер, если и терявший над собой контроль, то очень редко, лишь сочувственно улыбнулся мне.
Через несколько секунд появился Малыш — один.
— Где он? — спросил я.
— В канаве, — ответил Малыш. Ударил кулаком в ладонь и подмигнул. — Без памяти. Слышь, — повернулся он к Легионеру. — Помнишь, как мы впервые встретились?
— Помню, — ответил Легионер.
— И что случилось? — спросил я, достаточно опьяневший, чтобы сделать Малышу одолжение, дать возможность порисоваться.
Вместо ответа Малыш схватил мою руку, словно для пожатия, и стал медленно стискивать ее, пока я не вскрикнул от боли.
— Вот что случилось, — с гордостью ответил он.
— Очень забавно, — сказал я, потрясая кистью руки. — Какой в этом смысл?
— А, — произнес Малыш, подмигивая. — Впечатляет, не так ли?
Легионер снисходительно улыбнулся и покачал мне головой.
— Дай ему немного похвастаться, — вполголоса произнес он.
— А что, так и было! — запротестовал Малыш.
— Конечно, — спокойно согласился Легионер. — Только в первый и последний раз, мой друг! Со мной больше этот номер не пройдет!
— Со мной тоже — проворчал я, сунув под мышку пострадавшую руку.
Порта снова застучал по столу, громко и непристойно требуя еще пива. Официантки лишь возмущенно фыркнули и отвернулись, но Большая Хельга, заведующая, вышла из-за стойки и с грозным видом направилась к нашему столу. Встала перед Портой, широко расставив ноги и подбоченясь, ее громадное тело дрожало от негодования.
— Как ты смеешь называть моих девочек такими словами? Это тебе что, бордель?
— Какой там к черту бордель? — ответил Порта. — С такими лахудрами? Хоть нам и туго приходилось, милочка, никто не дошел до того, чтобы позариться на них!
— Я заявлю на вас, — сказала Большая Хельга, как говорила много раз за день многим солдатам. — Здесь приличное заведение, и хотела бы я знать, где бы вы без нас были.
— Могу сказать, — ответил Порта.
Большая Хельга отступила от него на шаг.
— Девочки здесь все приличные, а у Гертруды, чтобы вы знали, ухажер из СД. Если будете еще ругаться, скажу ей, чтобы заявила на вас.
— Да брось ты разоряться, — сказал Малыш. — Сама же знаешь, что любишь нас, кроме шуток.
— И хотели мы только пива, — вмешался я. — По ее поведению можно подумать, что мы попросили шестерых шлюх.
Большая Хельга, возмущенно фыркнув, вернулась к стойке. Подозвала Герду, самую страховидную из непривлекательных официанток, и отправила к нам с пивом. Герда была неплохой девушкой, но Жердью ее прозвали не зря. Я не видел женщин, которые бы так напоминали оживший телеграфный столб.
— Будь у тебя там побольше мяса, я бы, пожалуй, соблазнился затащить тебя в постель, — негромко сказал Малыш, с сожалением проводя рукой по юбке Герды, пытаясь нащупать ее несуществующий зад. Герда показала, что думает об этом ухаживании, стукнув его подносом по голове, и с достоинством удалилась.
Тут появился Барселона с неприятной новостью — вечером нам предстояло заступать в караул.
На шее у Барселоны была громадная повязка, вынуждавшая держать голову прямо и неподвижно. В один из последних дней в горах его ранило осколком шальной гранаты, и теперь он был временно освобожден от строевой службы. Ему надо было бы лежать в госпитале, но лейтенант Ольсен пустил в ход кой-какие связи, Барселоне разрешили вернуться в роту и нести службу в канцелярии; правда, его гораздо чаще можно было найти не там, а в солдатской пивнушке или в оружейной мастерской.
Кое-кто считал, что он поступил глупо, отказавшись от возможности поваляться в госпитале несколько месяцев, но Барселона был не новичком в армии и понимал, что если оторвешься от своей роты, после выписки с тобой может случиться всякое. Вероятность того, что тебя вернут в твою роту, была ничтожной, а в эти дни в уже сложившейся группе новичка почти неизбежно ждала смерть. Самые тяжелые и опасные задания автоматически выпадали на твою долю, и гибель казалась предопределенным результатом.
— Черт возьми! — произнес Барселона, глядя на стол с множеством пивных кружек. — Залпом осушали их, что ли?
— Не обращай внимания, — сказал Порта. — Лучше скажи, где будем нести караул — я ничего не имел бы против местного борделя…
— Увы! — Барселона покачал головой и взял чью-то кружку. — В гестапо, пропади оно пропадом.
— Какой болван это придумал? — спросил Легионер.
Барселона пожал плечами и бросил на стол листок бумаги. Старик вытащил его из пивной лужи и равнодушно взглянул.
— «Девятнадцать ноль-ноль, Карл-Мук-Платц, Гамбург».
Он с мрачным видом сложил листок и положил в нагрудный карман.
Штайнер внезапно ожил и сверкнул глазами на Барселону, словно он лично это устроил.
— В треклятом гестапо!
— Не смотри на меня так, — Сказал Барселона. — Не я тот осел, который это придумал. И благодарите свою счастливую звезду, что не выпал еще худший жребий. Четвертое отделение назначено в Фульсбюттель[22]— расстрельной командой от вермахта.
— Я бы не прочь поменяться с ними, — сказал Малыш, как всегда растленный. — Там всегда есть возможность поживиться. Мы раньше делали это, чего уж там…
— Как? — недоверчиво спросил Штеге. — Как вы это делали?
— Просто. Пообещаешь человеку сохранить жизнь, и он готов отдать все, что ни попросишь.
— Значит, ты готов взять деньги у приговоренного?
Судя по тону Штеге, он не верил своим ушам.
— А почему бы нет? — вызвающе ответил Малыш. — Иду на спор, ты с радостью заплатил бы за спасение.
— К тому же, — добавил Порта, — это не так уж безопасно. Если узнают о твоих намерениях, сам попадешь на виселицу.
