Книга Грязное мамбо, или Потрошители - Эрик Гарсия

— И какой от этого прок? — спросил я.

— Это теоретическая физика. Ей не обязательно иметь практическую пользу.

Я ощутил уважение, смешанное с отвращением.

— Неужели за это платят?

— Еще как. В общем, он предложил представить, что ты берешь кошку и сажаешь ее в коробку вместе с радиоактивным веществом, которое произвольно распадается и в процессе распада выделяет смертельно ядовитый газ. Половину времени газ выделяется, половину — нет, но порядок здесь, повторяю, произвольный, и раз ящик закрыт, ученые не могут узнать, выделился ли яд.

То есть у исследователей нет способа узнать, жива ли кошка в ящике.

— А орать она не будет, что ли?

— Ящик звуконепроницаемый, с толстыми стенками. Так вот, если невозможно убедиться наверняка, жива кошка или нет, до открытия ящика она будет и тем и другим.

— Как это — тем и другим?

— И живой, и мертвой.

— Что, одновременно? — недоверчиво осведомился я.

— Вот именно.

Минуту я переваривал услышанное, пытаясь осознать ответ. Бессмыслица какая-то. Как можно быть мертвым и живым в одно и то же время?

— Это самая хитровые…нная штука на моей памяти, — признался я Брекстону.

— О да, — ответил Билл и замолчал. А я все никак не мог выбросить услышанное из головы. Что-то не давало мне покоя.

— Так что же вышло с кошкой в результате? — не выдержал я, нарушив тишину над рядами коек.

Билл вздохнул, и я услышал, как он заворочался, повернувшись ко мне спиной. Надоело парню метать бисер перед бестолковыми.

— Не было никакой кошки, — сказал он. — В действительности никакой кошки нет. Забудь об этом и спи.

Много воды утекло, а я все вспоминаю Билла с его кошкой в ящике и ломаю голову, где мое место в этом уравнении. Иногда мне нравилось думать, будто я — ядовитый газ, вершу правосудие, как его понимаю, вручаю смерть на тисненых приглашениях. В другие дни я полагал себя ящиком — на мне все держится, без меня кранты эксперименту.

Но сейчас все чаще чувствую себя кошкой, скребущейся, царапающейся, вопящей, старающейся выбраться из ящика, даже когда я вылизываю лапы, сворачиваюсь клубком и погружаюсь в мирную, приятную дремоту.

На базе Джейк Фрейволд угощал нас историями, которых мы не слыхали в тренировочном лагере.

— У нас в Нью-Йорке, — начинал он всякий раз, пытаясь заставить собеседника поверить, что он родом с Манхэттена, а не из городишки «два дома, три сортира», где его семья владела одной из доживавших свой век частных молочных ферм на северо-востоке США. — Я схлопотал две пули, когда спер тыкву с веранды какого-то типа. Дело было на Хэллоуин. Подбегаю, значит, хватаю эту огромную тыквяру и не останавливаясь жужжу дальше. За спиной — крик, вопли, а я себе улепетываю. Сзади грохот, но со мной все в порядке, только что-то спина зачесалась, мурашки побежали, и тут как накатит боль… Очнулся в больнице, вокруг копы, и битых десять часов я отвечал на вопросы.

— И что ты им сказал? — спросил Гарольд.

— Соврал, — просто ответил Джейк. — Если бы я признался, что унес тыкву, ему бы разве что по рукам нахлопали — защищал свою собственность и все такое. А я сказал — ходил, дескать, по домам в костюме, говорил «Шутка или выкуп», а он в меня пальнул. — Джейк счастливо засмеялся, словно ребенок, вспомнивший свой первый поход в луна-парк. — Мужику дали шесть лет.

За два месяца, что мы были расквартированы в Италии, я почти не слышал итальянского. Местные охотно общались с нами по-английски, а я даже не задумывался почему. Наверняка этому способствовал тот факт, что я в то время грелся на теплой, уютной груди ВВС США.

Даже когда мне удавалось получить увольнительную, на улицах я видел одних морпехов, словно мы уже оккупировали южную часть страны, выбив к чертям макаронников, и заняли их места: вместо повара Джузеппе посадили Тони из Бронкса и решили, что одно другого стоит. Каким-то образом военные умудрились американизировать Италию до того, как я туда попал, так что любые уроки, какие я мог вынести из итальянской культуры, на корню отменило правительство США, из кожи вон лезшее, чтобы и на войне американские парни чувствовали себя как дома.

Впрочем, однажды я все-таки встретил итальянца, умудрившегося остаться аборигеном на родной земле. Это было возле магазина товаров повседневного спроса, типичного сельского универсама в двух шагах от Сан-Диего, единственного на много миль, где продавали не только американские сигареты. В столовой на нашей базе «Винстонов» и «Кэмелов» было хоть закурись, но Джейк принципиально смолил только табачную продукцию той страны, где расквартирован.

— Если уж я мотаюсь по свету, — говаривал он, — то чего ж свои легкие обижать?

Гарольд не мог постигнуть, почему человеку хочется кормить родные легкие ядовитыми смолами, но он вообще многого не понимал из того, что делал Джейк. В отличие от нас с Фрейволдом Гарольд Хенненсон не стал бы хорошим биокредитчиком: человеку необходим некоторый стаж наплевательского отношения к собственному организму, прежде чем он потеряет уважение к телам других.

Магазин был маленький — шесть прилавков, — и ни одного автомата с охлажденными напитками, зато полки забиты разнообразной мелочевкой, втиснутой плашмя, стоймя и под неожиданным углом, сражавшейся за место в первом ряду, как рокеры на концерте. Единственная касса на шатком столе у дверей с кнопочным флажком «Не договорились» и заедавшим денежным ящиком, который нормально выезжал три раза из десяти.

Скетч, владелец торговой точки, был когда-то морским пехотинцем, ростом шесть футов пять дюймов, весом не больше ста восьмидесяти фунтов и тремя пучками рыжих волос, по странной игре природы сохранившимися на лысом черепе. Он смахивал на птицу из научных журналов, при виде которой зовешь в комнату обкуренных приятелей, и вы часами ржете над охрененным чувством юмора Бога Отца. Скетч прослужил четыре года, в основном на Средиземном море, и единственный выжил при взрыве подводной лодки, унесшем, как сообщалось, жизни девяноста восьми моряков. Кто-то оставил трубу торпедного аппарата открытой и затопленной, что строжайше запрещено при тралении на малых глубинах даже во время маневров. Через два часа, когда условная цель оказалась в пределах выстрела, никто не знал, что в трубу каким-то образом заплыл и застрял дельфин и боеголовка выпущенной торпеды взорвется при контакте, наполнив морские воды мясной кашей из дельфина и людей.

С тех пор Скетч воду даже не пьет.

Несмотря на снисходительно-взрослое отношение к сигаретам, Гарольд охотно отирался в магазине вместе с Джейком и мной, чтобы послушать, как Скетч рассказывает военные байки времен своей службы в ВМФ. Взрыв субмарины отнюдь не был единственной встречей этого дылды со смертью. Однажды он чудом не остался без головы, когда из-за лопнувшего каната двухтонная мачта качнулась прицельно на лысый кумпол; Скетча спасло только то, что он оступился на скользкой палубе и растянулся буквально за секунду до встречи с Создателем. В учебном лагере в Мэриленде его подстрелил ревнивый муж, искренне не веривший, что жене требуется больше любви, чем его законные два раза в месяц по пьяни, а еще через три месяца на Скетча напал с ножом новый любовник той дамочки, не терпевший конкуренции.