место, где мы сможем разбить гвардейцев барона — это остров Алмазный, где нас поддержат дружественные силы. Для этого нужно отклонить маршрут его движения на восток, когда он пойдет на соединение с дивизией. Я разделил операцию на два этапа. На первом несколько человек отвлекут барона внезапным нападением, отводя его сотню в сторону Алмазного. Там будет находиться наша засада, и там мы будем решать задачу второго этапа. Отвлекать большими силами нельзя: нас в Малкутском отряде всего тридцать шесть человек. Брам, Андрей. Я надеюсь на вас.
«Верная смерть», — машинально подумал Русинский, уже давно почуяв приближение каких-то особых неприятностей, но взглянув на Магистра и постепенно начиная сознавать ситуацию, он ощутил только неловкость, как будто попался на мелкой краже.
Магистр произнес без нажима:
— Ребята, никто не заставляет вас, и никто не осудит.
Дед молчал и смотрел на реку. Русинскому до щекотки в горле захотелось курить, но вдруг он передумал.
— С другой стороны, терять нечего, — сказал он и закашлялся. Дед поглядел на него и, повернувшись к Магистру, кивнул.
Обратный путь Русинский не запомнил. Все что позже всплыло в его памяти — дубовый стол, Дедова самогонка и ослепительное солнце, бившее прицельно в левый глаз.
А ЗОРИ ЗДЕСЬ ТИХИЕ
Дед разбудил его в десять часов вечера. Русинский заставил себя подняться со шкуры на полу. Остервенело сунул голову в бочку с водой, с трудом проглотил завтрак, и Дедов железный конь понес их за город. Проехав больше часа по хвойной темноте, Дед заглушил мотор и сказал: «Дальше своим ходом».
Лес кончился. Черная степь развернулась во все стороны. Небо уходило резко ввысь.
Несколько всадников, укутанных в черные плащи, с сияющей медью копий, вырвались на каурых своих жеребцах слева по горизонту и, покрутившись на месте, повернули на Запад. Немного позже с той же стороны потянулась цепочка тяжелых повозок в сопровождении других всадников. Деревянные колеса вдавливались в мерзлую почву. Молодые волхвы несли шесты с конскими черепами на верхушках. На копьях воинов ветер рвал красные бунчуки. В окружении трех юношей, опираясь на длинный посох, шел крепкий старик с длинной черной бородой и спускавшимися до плеч волосами, открытыми из-под откинутого на спину капюшона. Позади мычали коровы, плелись козы и бараны. Мотались гривы коней. Из повозок доносился детский плач; женщина пела убаюкивающую песню на языке, что показался Русинскому неизвестном, но чем внимательнее он вслушивался в слова, вольные и плавные, как ветер, как пологие сопки вокруг, тем сильнее становилось предчувствие, что он сейчас поймет, и тем дальше отодвигалось понимание.
Странная цепочка прошла по краю горизонта и растворилась в пространстве. Когда исчез последний звук, Русинского сотряс приступ нервного кашля.
— Отмотало на семь тысяч лет назад, — констатировал Дед. — Такое бывает, особенно в апреле.
— Кто это?..
— Может, и мы с тобой.
— И куда идем?
— На Урал… или в Иран. В Грецию, Норвегию, на Днепр, Дон, в Италию… Откуда я знаю? Здесь проходила Коровья Дорога. Память о ней осталась только в мифах. Эсхила наказали за то, что он выдал ее в «Прометее» своем. Так что сильно не трепись, масса везде одинаковая, русская, еврейская, американская… Какая угодно. Не надо, граф. Поднимут на смех.
Русинский поленился спросить, с чего вдруг Дед решил назвать его графом, и приписал это слово необъяснимым идиомам его сознания. Они вошли в железные ворота, проникнув внутрь своеобразного городка, образованного рядом бытовок. Дед уверенно направился в один из вагончиков. Вскоре он появился, держа в руке связку больших амбарных ключей.
Впереди похабно распласталось кладбище разбитой техники. Десятки машин, проржавленных под ветром и дождем, напоминали металлические кости цивилизации — то, что останется после нас, подумал впавший в элегическое оцепенение Русинский.
По извилистой тропе, с обеих сторон окаймленной глубокими колеями от колес грузовиков, они приближались к скотомогильнику. Местность была открытой, голой. Справа начинался спуск — там был овраг; его обратная сторона поросла деревьями. Слева поднимались сопки. Четырехугольный квадрат скотомогильника напоминал бастион. Сходство усиливал ров, проходящий по периметру бетонного забора.
Перед могильником располагался двор. Повсюду сквозило заброшенностью. Слева от входа находилась полуразваленная сторожка. Стену изукрасили аккуратные надписи: кто-то кому-то признавался в любви. Не хватало кукушки, отсчитывающей годы.
— Пошли отсюда, — сказал Дед. — В засаде подождем. Там выпьешь вот это.
И подал свою флягу. Русинский осторожно снял крышку. Пахнуло травным запахом, словно он вышел из прокуренной комнаты в цветущее летнее поле.
— Это что? — спросил он, когда они поднялись на холм метрах в тридцати от скотомогильника и остановились в березовой рощице на склоне.
— Это Дхаммавахана, — ответил Дед, устраиваясь поудобнее за стволами деревьев. — Специальное средство, типа мантры. Не наркотик, но и не напиток «Буратино», так что не особо увлекайся. Чтобы Твари не засекли, надо выйти на относительно высокий уровень. Эта штука махом вознесет тебя в Нэфеш, Манас, духовный разум. Но когда пойдешь в глубину, не обольщайся. Для настоящего освобождения нужно работать самому, без этих костылей, и следовать гораздо дальше, насквозь, навылет. В общем, считай, что это экскурсия.
— Так ведь я был уже.
— Ты был в раю, хоть и не мог прочувствовать это. Михаил к тебе снизошел. А там, куда ты поднимешься, нет никаких Михаилов. Там есть все, одно… Да и не подъем это, потому что нету ни верха, ни дна. Харэ, потом осознаешь. Не мастак я пиздеть.
Выпив, они какое-то время сидели молча. Дед с кряхтением прилег на бок, посмотрел на свои лобастые часы и сказал:
— Рано. Если есть вопросы, задавай.
Русинский решил использовать возможность, но первый вопрос вспоминал с напряжением.
— Слышь, Дед, — сказал он, раскурив сигарету. — Ты, вообще, религиозный человек? Я слышал, все старые евреи жутко набожные.
— Я — нет, — ответил Дед.
— Ну а в Бога ты веришь?
— А ты веришь в этот воздух?
— А чего в него верить?
— Вот бросишь курить — и вопросов не будет.
Русинский поглядел на сигарету, немного посомневался и потушил ее о землю.
— Я немного не о том. Бог — это что вообще?
Дед свернул сигарету и спрятал в карман кисет.
— Понимаешь, в чем дело, — сказал он. — Когда-то люди ясно чуяли, что они не сами по себе. Ну как небо в Израиле… или в горах. А потом они придумали слово «Бог» и все как-то опустилось. Равнина, потом ущелье…
Понимаешь, идея — это такая вещь, которая отделяет тебя от единства. Ты как бы уже не то, что видишь. Есть ты, и есть то, что ты видишь, как
