А ведь через двадцать лет такое нам же будет казаться дикостью.
— Waswillervonmir? — все не отставал от меня немец, а я не понимал, чего он от меня хочет.
На всякий случай я сказал по-английски, как помнил:
— Please don’t fight with him. This man is drunk.
Не хватало, чтобы немца запинали и случился международный скандал. Впрочем, отчаянный старик должен был понимать, куда он едет. Так же и наши туристы, расслабленные и ожиревшие, в двухтысячных становились легкой добычей во всяких Рио и Манилах.
Самолет начал разгон. Стоячие пассажиры вцепились в спинки кресел. Здоровяк перекрестился и закрыл глаза. А когда авиалайнер дернулся, отрываясь от земли, снова присосался к фляге, допил ее, остолбенел да так и стоял, замерев, пока не объявили, что самолет набрал нужную высоту, и можно воспользоваться туалетом. Туда тотчас потянулась очередь, повеяло сигаретным дымом.
Икнув, здоровяк улегся прямо на сумки и захрапел. Немец сидел молча и боялся шевельнуться — наверное, английский он все-таки знал и внял моему предупреждению.
Я закрыл глаза. Если сейчас начало второго, в Шереметьево мы будем часа в три ночи. До шести придется кантоваться в здании аэропорта, а дальше… А дальше — не знаю, какой оттуда идет транспорт. В общем, главное — в Москву попасть, а там…
Что — там? Память взрослого, ау!
Обзвонить морги… Несметное количество моргов, Москва-то большая. Потом — больницы, которых тоже очень много. Еще — милицейские участки. Ни одного телефона я не знаю. Есть справочная служба, но нужно просить телефон конкретного учреждения, а я не знаю, что и где находится.
Взрослый я узнал бы все в волшебном Интернете, а так у кого выяснять? Голова кругом. И уговорить себя, что на месте разберусь, не получалось — меня все больше захлестывала паника.
Внизу проплывали светящиеся кляксы ночных городов — я видел это впервые, и картинка казалась новой, безумно-яркой и прекрасной. Завороженный, я забыл о своих проблемах.
Что это за город внизу? Не замечая того, я завалился на набыченную тетку, чтобы лучше видеть землю в иллюминатор.
Она шевельнула кустистыми бровями и оттолкнула меня, как плешивого щенка.
— Извините, — уронил я, — первый раз лечу, засмотрелся — так красиво!
С теткой что-то произошло. Недовольство сменилось удивлением, она посмотрела на меня другими глазами и проговорила виновато:
— Хочешь на мое место?
Я радостно закивал, мы поменялись местами, и я прилип к стеклу, разинув рот. Все-таки память взрослого — не то. Вот они, мои настоящие впечатления и чувства! И это ни с чем не сравнимо.
Тетка перестала быть злобной, она наблюдала за мной украдкой и умилялась. Может, вспоминала свой первый полет.
Вскоре ничего не стало видно — под нами распласталась туча.
— Огромное вам спасибо! — улыбнулся я, предложил пересесть, но тетка отказалась.
Понемногу проступили проблемы, прорезалась тревога — в Москве-то буду новый я! Не потеряюсь ли? Не откажет ли мой-чужой опыт?
Поздно. Я уже лечу. Кроме меня, помочь деду некому.
Вскоре объявили, что самолет идет на снижение, попросили пристегнуть ремни, и мы нырнули в плотное облако. И только сейчас до меня дошло, что это другой климатический пояс, тут моя ветровка не согреет, и, возможно, по утрам уже заморозки.
Когда самолет вынырнул из облака, мы были уже низко-низко, по стеклам хлестал дождь.
И зонт не взял, вот же дурак! Буду надеяться, что автобусная остановка тут рядом. А может, к утру дождь закончится: в Москве погода переменчивая… Но не осенью.
Толчок приземления. Понятные только русским овации в салоне. Напуганный немец тоже похлопал, слабо понимая зачем. Видимо, ради безопасности решил чтить традиции.
Полагая, что мало кто знает английский, ну проснувшийся бык так точно, я посоветовал немцу быть осторожным, спрятать фотоаппарат и не ходить ночью по улицам в одиночку.
Немец покивал и рассыпался в благодарностях на ломаном английском. Обидно стало от мысли о том, что он у себя дома расскажет о стране, которая победила нацизм и которую он наверняка считал великой.
Все изменится, и совсем немного времени пройдет. Откуда, спрашивается, берется все это рыгающее, пьющее из горла бычье? В Союзе ведь все же казались приличными, интеллигентными. Самая читающая нация как-никак.
Народ зашевелился, засобирался на выход — злой, перекошенный и сонный. Торговцы поволокли сумки, освобождая проход. Кровожадные тетки, которых Голлум лишил места, обиду ему не простили и последовали за ним, чтобы вцепиться ему в глотку.
Мне спешить было некуда, я решил выйти последним и наблюдал, как стюардесса Яна пытается добудиться небритого мужчину в кожанке.
Давай, Пашка! Учись превозмогать, это здорово сдвигает время на таймере.
Вышел я последним, вскочил в приехавший за нами автобус, стряхнул капли дождя — волосы были такими густыми, что не промокали.
Холодно! Совсем холодно, градусов десять — не заболеть бы. Вот почему не подумал об этом? Хоть полотенце взял, сделаю накидку Бэтмена, хоть немного согреюсь.
Толпа отправилась в багажное отделение, некоторые пассажиры, грохоча тележками устремились к выходу, а я — в зал ожидания. Бомжей тут, слава богу не было. Были вездесущие челноки, занявшие все сиденья. Те, кому они не достались, спали прямо на сумках, напарники их охраняли, потому что в таких местах всегда шныряли желающие пощупать чужие карманы.
Стайка беспризорников спала прямо на картоне у стены, укрывшись газетами.
Сидений мне не досталось, я обмотался полотенцем, привалился к стене и сполз на корточки, подложив под зад рюкзак. В зале ожидания пахло потом, носками и трудной человеческой судьбой. Манил огнями ресторан и дьютик, где столько интересного и вкусного.
Живот заурчал. Прости, друг, придется тебе потерпеть.
С улицы вошли два мента, один молодой и длинный, а второй — дядечка лет пятидесяти, с седыми усами и хитрым прищуром.
Кто-то словно шепнул: воспользуйся своим преимуществом! Рука нащупала в кармане купюры. Одна, вторая, третья — три тысячи.
Менты все знают лучше всех, у них везде свои люди и сеть осведомителей. Если деда
