— лишь забава Судьбы, и что если и существует некое мрачное и неумолимое Существо, позволяющее презренному стаду существ продолжать размножаться здесь, то оно ценит их как ничто; оно смотрит на коронованного Фалариса и закованного Сократа, на наши добродетели и наши проступки, на ужасы войны и жестокие чумы, опустошающие землю, как на вещи, безразличные для него. Поэтому мое единственное убежище и единственное пристанище, дорогая сестра, — в объятиях смерти.29
В ответ (15 сентября) она поклялась присоединиться к нему в самоубийстве:
Мой дорогой брат, твое письмо и то, которое ты написал Вольтеру… чуть не убили меня. Какие роковые решения, великий Боже! Ах, мой дорогой брат, ты говоришь, что любишь меня, и все же вонзаешь кинжал в мое сердце. Ваше письмо… заставило меня пролить реки слез. Теперь мне стыдно за такую слабость… Твой жребий будет моим. Я не переживу ни ваших несчастий, ни несчастий Дома, к которому принадлежу. Можете считать, что таково мое твердое решение.
Но после такого заявления позвольте мне попросить вас оглянуться назад и посмотреть, в каком плачевном состоянии находился ваш враг, когда вы лежали перед Прагой. Это внезапный вихрь Фортуны для обеих сторон…Цезарь был когда-то рабом пиратов, а стал властелином земли. Такой великий гений, как ваш, находит средства даже тогда, когда кажется, что все потеряно. Я страдаю в тысячу раз больше, чем могу рассказать вам; тем не менее надежда не покидает меня….. Я должна закончить, но я никогда не перестану быть, с самым глубоким уважением, Вашей Вильгельминой.30
Она обратилась к Вольтеру с просьбой поддержать ее, и в начале октября в своем первом с 1753 года письме к Фредерику он поддержал ее доводы:
Катос и Отос, чью смерть Ваше Величество считает благородной, не имели ничего другого, кроме как сражаться или умереть… Вы должны помнить о том, сколько существует судов, которые видят в вашем вторжении в Саксонию нарушение международного права… Наша мораль и ваше положение далеки от того, чтобы требовать такого поступка [как самоубийство]… Ваша жизнь нужна; вы знаете, как она дорога многочисленной семье… Дела Европы никогда не будут долго стоять на одном месте, и долг такого человека, как вы, держать себя в готовности к событиям….. Если бы ваша храбрость привела вас к этой героической крайности, это не было бы одобрено. Ваши партизаны осудили бы его, ваши враги торжествовали бы.31
На что Фредерик ответил в прозе и стихах:
Для меня, страдающего от голода, Я должен, противостоя ораве, Почувствовать, жить и умереть в рою.
«Что касается меня, которому грозит кораблекрушение, то я должен, противостоя буре, думать, жить и умереть как царь».32
В перерывах между стихами (всегда на французском) он искал французскую армию; теперь он жаждал сражения, которое решило бы для него вопрос жизни или смерти. В Лейпциге 15 октября он послал за Иоганном Кристофом Готтшедом (который писал стихи на немецком языке) и попытался убедить его, что немецкая поэзия невозможна. Так много взрывов — Кнап, Клоп, Кротц, Крок; так много гуттуралов, так много согласных — даже в имени профессора пять согласных подряд; как можно создать мелодию на таком языке? Готтшед запротестовал; Фридриху пришлось готовиться к очередному походу; но через десять дней, вернувшись в Лейпциг, он снова принял старого поэта, нашел время выслушать оду Готтшеда на немецком языке и подарил ему золотую табакерку в знак доброй воли.
Во время этой литературной паузы пришло еще больше плохих новостей: хорваты под командованием графа Хадика наступали на Берлин, и, по слухам, шведские и французские батальоны сходились к прусской столице. Фредерик оставил там гарнизон, но слишком маленький, чтобы отразить такую лавину. Если Берлин падет, его главный источник снабжения оружием, порохом и одеждой окажется в руках врага. Он поспешил со своей армией, чтобы спасти город и свою семью. На марше он получил известие, что ни французские, ни шведские войска не движутся к Берлину; что Хадик, остановившись в пригороде, вымогал у Берлина выкуп в 27 000 фунтов стерлингов и безропотно увел своих хорватов (16 октября). Были и другие утешительные сведения: русские под командованием Апраксина, измученные болезнями и голодом, отступили из Восточной Пруссии в Польшу. Менее приятные сообщения извещали Фридриха о том, что главная французская армия под командованием Субиза вошла в Саксонию, разграбила западные города и соединилась с императорской армией под командованием герцога Саксен-Гильдбургхаузенского. Утомленный король повернул назад и повел свои войска к окрестностям Россбаха, расположенного в тридцати милях к западу от Лейпцига.
Там его усталая армия, сократившаяся до 21 000 человек, наконец-то столкнулась лицом к лицу с 41 000 войсками Франции и Рейха. Несмотря на это, Субиз советовал не рисковать сражением; лучше, говорил он, продолжать уклоняться от Фредерика и изматывать его бесплодными маршами, пока подавляющее превосходство союзников в живой силе и материалах не заставит его сдаться. Субиз знал о развале дисциплины в своих рядах и отсутствии энтузиазма у преимущественно протестантских солдат рейхсармии в борьбе против Фридриха.33 Хильдбургхаузен умолял действовать, и Субиз уступил. Немецкий маршал повел своих людей в длинный обход, чтобы атаковать пруссаков на их левом фланге. Фридрих, наблюдавший за происходящим с вершины дома в Россбахе, приказал своей кавалерии под командованием Зейдлица совершить контрнаступление на правый фланг противника. Укрытая холмами, с дисциплинированной быстротой прусская кавалерия численностью 3800 человек обрушилась на союзные войска и преодолела их, прежде чем они успели перестроиться в боевой порядок. Французы подоспели слишком поздно и были разбиты прусской артиллерией; через девяносто минут решающее сражение при Россбахе было закончено (5 ноября 1757 года). Союзники в беспорядке отступили, оставив на поле боя 7700 убитых; пруссаки потеряли всего 550 человек. Фридрих приказал хорошо обращаться с пленными и пригласил захваченных офицеров разделить с ним стол. С французским изяществом и остроумием он оправдывал ограниченный рацион: «Mais, messieurs, je ne vous attendais pas sitôt, en si grand nombre» (Но, господа,
